Главная
Регистрация

Вход
ՀԱՅԵՐ ՄԻԱՑԵՔ
Приветствую Вас Гость | RSSПятница, 2024-03-29, 13.32.18
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Forum » ARMENIA » ՀԱՅԱՍՏԱՆԻ ՆՇԱՆԱՎՈՐ ՄԱՐԴԻՔ.ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ АРМЕНИИ, » Аветик Исаакян (Всё о творчестве и жизни поэта)
Аветик Исаакян
НАТАЛИДата: Среда, 2009-12-30, 00.36.04 | Сообщение # 1
Генералиссимус
Группа: Глобал модератор
Сообщений: 5369
Статус: Offline
Аветик Исаакян

Аветик Саакович Исаакян - известный армянский поэт и прозаик, лауреат Государственной премии СССР (1946г.), председатель Союза Писателей Армении (1946-57гг.), депутат Верховного Совета Армянской ССР, обладатель 2-х орденов Ленина и нескольких медалей, академик АН Армянской ССР.

Аветик Исаакян родился 30 октября 1875 года в селе Казарапат (сейчас Исаакян), близ Александрополя (Гюмри).

В 1885 году он поступил в приходское училище, продолжил образование в Александропольской школе, затем в Эчмиадзинской духовной семинарии "Геворкян". Стихи будущий поэт начал писать, когда ему было одиннадцать-двенадцать лет. Именно в годы учения в семинарии, как он сам признавался, по-настоящему почувствовал в себе призвание поэта . В 1891 году Исаакян оставил семинарию, в 1892 - начал публиковаться, в 1983 - уехал за границу с целью продолжения образования. В Лейпцигском университете он слушал лекции по философии, истории, филологии, антропологии и этнографии, изучал памятники мировой литературы, проявляя особый интерес к эпосу западноевропейских народов.

В 1895 году Исаакян вернулся на родину, и через год "за деятельность, направленную против царизма" и участие в партии Дашнакцутюн был арестован, год провел в заключении и после был сослан в Одессу. В 1897г. был издан первый сборник стихов поэта "Песни и раны".

После ссылки он отправился в Швейцарию, где в Цюрихском университете посещал лекции по истории литературы и философии. В апреле 1901 года из Вены поэт едет в Венецию, на остров Св. Лазаря, в резиденцию ученого духовного братства мхитаристов, с целью работы в богатейших книгохранилищах по арменоведению и ознакомления с Италией. Здесь Исаакян встречается с известным западноармянским ученым, историком и поэтом Гевондом Алишаном. Осенью 1901 года Исаакян в Армении, а через три-четыре года он снова в Европе, где, пробыв недолго, возвращается на родину.

В декабре 1908 года царскими властями он был вторично арестован по обвинению в антиправительственной деятельности и заключен в Метехскую крепость в Тифлисе. В это же время в крепости, в соседней камере находился Ованес Туманян. Камеры их были по соседству. На сей раз Исаакян провел в тюрьме полгода. В 1909-11гг. Аветик Исаакян создает философскую поэму "Абу-Лала Маари", публикация которой была запрещена царской цензурой. Преследуемый охранкой, в 1911г. он был вынужден эмигрировать за границу. В течение многих лет он жил во Франции, Германии. Путешествовал по Греции и Италии.

После революции 1917г. и установления советской власти в Закавказье Исаакян продолжал жить за границей, но мысли о возвращении на родину не оставляли поэта, да и близкий друг (Ованес Туманян) убеждал его вернуться. "Получил твое письмо. Говоришь, ежели времена подходящие, - скажи, приеду. Не знаю, какие времена ты называешь подходящими, но я говорю тебе:
- Приезжай! Приезжай, Аво джан!
Для нас таких подходящих времен не было и, быть может, не будет, но ты приезжай. Приедешь - увидишь, что край наш разрушен, народ наш перебит, оставшиеся в живых надломлены, ряды друзей и близких поредели. Увидишь, как много досталось на нашу с тобой долю из этого мирского океана горя, но приезжай. Я знаю, что и там для тебя ничего подходящего нет - ни места, ни времени, ни среды, ни средств. Наконец, ты, верно, соскучился по нашей земле и воде, по своим родным и друзьям....Ну так приезжай, Аво родной"- писал Туманян другу в Венецию.

В 1932г. в Париже произошла встреча Аветика Исаакяна с Мариной Цветаевой.

"Его изумительная крупная голова кавказца с орлиным носом и орлиным, спрятанным в стареющих грузных коричневых веках взором, его смуглая бледность, сила хребта и плеч под мешковатым сутулившим его пиджаком, крепость ладоней и нервность пальцев - и вековая усталость всего облика... Он на все и всех глядел серьезно, свободно и без любопытства, словно уже все перевидал и переслушал, словно все ему не впервой и не в новинку. Да так оно, вероятно, и было ... По настойчивой и ласковой просьбе мамы (М.Цветаевой) он стал читать свои стихи - на родном языке, который мы услышали в первый раз в жизни - читал стоя, из уважения к женщинам и к стихам - и все присутствовавшие, даже мы с моей подругой Ириной Лебедевой, девчонки, пронять которых в ту пору могло лишь недавно начавшее говорить и петь кино, - обомлели от звучания этого голоса, произносившего невнятные нам, запечатленные для нас слова, от звучания этих слов, после которых стало оглушающе тихо, как после взрыва.
- Господи, да вы - настоящий горный поэт! - воскликнула мама" - вспоминала Ариадна Эфрон, дочь Цветаевой.

Всю жизнь поэт чувствовал себя странствующим ашугом, называл себя "изгнанником без крова и сна"... Он более не хотел жить на чужбине. Поэта звала родина.

"Караван мой бренчит и плетется
Средь чужих и безлюдных песков.
Погоди, караван: мне сдается,
Что из Родины слышу я зов".

Осенью 1936 года Исаакян навсегда вернулся из Парижа в Армению.

Аветик Исаакян умер 17 октября 1957 года в Ереване. Похоронен в Пантеоне деятелей армянской культуры.
Он любил говорить: "У человека должно быть два имени: одно для того, чтобы взять его с собой в могилу, другое - чтобы оставить его на земле". Он оставил нам это имя: ПЕВЕЦ НАРОДА

...Пахарь пахал поле и пел песню: грустную-прегрустную, про долю-неволю свою. Мимо проходил человек в заграничном макинтоше.
- Что поешь, брат?
- С бородой, а не разбираешь... Песню.
- Это-то понятно, а слова чьи?
- Народные... Чьи же еще? Да тебе не понять!
Человек в заграничном макинтоше усмехнулся в стильную бородку...Народные слова этой песни написал он. ПОЭТ Аветик Исаакян.

 
НАТАЛИДата: Среда, 2009-12-30, 00.42.41 | Сообщение # 2
Генералиссимус
Группа: Глобал модератор
Сообщений: 5369
Статус: Offline
МОЕЙ МАТЕРИ

1

От родимой страны удалился
Я, изгнанник, без крова и сна,
С милой матерью я разлучился,
Бедный странник, лишился я сна.

С гор вы, пестрые птицы, летите,
Не пришлось ли вам мать повстречать?
Ветерки, вы с морей шелестите,
Не послала ль привета мне мать?

Ветерки пролетели бесшумно,
Птицы мимо промчались на юг.
Мимо сердца с тоскою безумной -
Улетели бесшумно на юг.

По лицу, да по ласковой речи
Стосковался я, мать моя, джан,*
Был бы сном я - далече, далече
Полетел бы к тебе, моя джан.
______________________
*Джан - ласкательное название (Прим. Блока)
_____________________

Ночью душу твою целовал бы,
Обнимал бы как сонный туман,
К сердцу в жгучей тоске припадал бы,
И смеялся и плакал бы, джан!

 
НАТАЛИДата: Среда, 2009-12-30, 00.44.16 | Сообщение # 3
Генералиссимус
Группа: Глобал модератор
Сообщений: 5369
Статус: Offline
Аветик Исаакян
(1875-1957)

Аветик Исаакян родился 30 октября (по новому стилю) 1875 года в городе Александрополе (ныне город Гюмри в Армении). Детство поэта прошло частью в Александрополе, частью же в селе Казарапат (ныне Исаакян).
В середине 50-х годов XIX века отец поэта Саак купил старую мельницу на окраине села Казарапат. Длинными темными ночами, когда вокруг царила тишина, при мерцающем огне керосиновой лампы, он слушал песни и сказки старого мельника. Спокойный, размеренный голос старика сливался с однообразным шумом жерновов, убаюкивающих и уносящих мальчика в красочный, волшебный мир народной фантазии.
Впечатления ранних лет оставили в душе Исаакяна неизгладимый след. О детстве поэт всегда вспоминал как о самой счастливой поре жизни, как о навсегда канувшем в вечность “светлом сне”.
В 1885 году Исаакян поступил в приходское училище, по окончании которого продолжал образование в Александропольской школе, затем в Эчмиадзинской духовной семинарии. Стихи он начал писать, когда ему было одиннадцать-двенадцать лет. Однако по-настоящему он почувствовал в себе призвание поэта в годы учения в семинарии, не без благотворного влияния Ованеса Ованисяна.
В 1891 году Исаакян оставил семинарию, а спустя два года уехал за границу с целью продолжения образования. В Лейпцигском университете он слушал лекции по философии, истории, филологии, антропологии и этнографии, изучал памятники мировой литературы, проявляя особый интерес к эпосу западноевропейских народов.
В 1895 году Исаакян вернулся на родину, а в мае следующего года за деятельность, направленную против царизма, был арестован и после годичного тюремного заключения был сослан в Одессу. Возвратившись из одесской ссылки, Исаакян отправляется в Швейцарию, в Цюрихском университете он посещает лекции по истории литературы и философии. В апреле 1901 года из Вены поэт едет в Венецию, на остров Св. Лазаря, в резиденцию ученого духовного братства мхитаристов, с целью работы в богатейших книгохранилищах по арменоведению и ознакомления с Италией. Здесь Исаакян встречается с известным западноармянским ученым, историком и поэтом Гевондом Алишаном. Осенью 1901 года Исаакян в Армении, а через три-четыре года он снова в Европе, где, пробыв недолго, возвращается на родину.
В декабре 1908 года царскими властями он был вторично арестован по обвинению в антиправительственной деятельности и заключен в Метехскую крепость в Тифлисе. В это же время в крепости находился Ованес Туманян. Камеры их были по соседству. После шестимесячного заключения Исаакян был освобожден. Однако преследования со стороны царской охранки продолжались, и в 1911 году он был вынужден эмигрировать за границу. В течение многих лет он жил во Франции, Германии. Путешествовал по Греции и Италии.
Исаакян, скитаясь в чужих краях, сердцем всегда жил с родиной. Его постоянно тревожила мысль о ее судьбе, о ее будущем. Поэт в годы первой мировой воины, когда Турция истребляла мирное население Западной Армении, воочию убедился в лицемерии правителей и дипломатов западноевропейских государств, в лживости их речей в защиту армян. Исаакян убедился и в том, что судьба родины с давних времен неразрывно связана с судьбой России, что русский народ является искренним другом армянского народа.
После Великой Октябрьской социалистической революции и установления советской власти в Закавказье Исаакян продолжал жить за границей. Туманян в своих дружеских посланиях убеждал его вернуться на родину.
В 1926 году поэт впервые посетил Советскую Армению. Он увидел громадные изменения, происшедшие в жизни родного края, те достижения как в экономике, так и в области культуры, которых добился армянский народ в первое пятилетие существования власти рабочих и крестьян. Посещение “земли отцов” пробудило в нем волну воспоминаний о детстве, о родном очаге. Он вспоминал кровавое прошлое и приветствовал зарю новых дней.
В течение шести лет (1930—1936) Исаакян, находясь во Франции, выступал в числе друзей Советского Союза. Он более не хотел жить на чужбине. Поэта звала родина.
Осенью 1936 года Исаакян навсегда возвратился в Армению. В течение многих лет, до конца своей жизни, Исаакян возглавлял Союз писателей Армении.
Аветик Исаакян умер 17 октября 1957 года и похоронен в Ереване в Пантеоне деятелей армянской культуры.

 
НАТАЛИДата: Среда, 2009-12-30, 23.15.02 | Сообщение # 4
Генералиссимус
Группа: Глобал модератор
Сообщений: 5369
Статус: Offline
МОЕЙ РОДИНЕ

Отчизна, к склону твоему
Весенней розой льну,
К родному лону твоему
Пшеничной нивой льну.

Я слышу твой любовный зов,
Цветистый твой язык;
Твой древний образ – светел, нов –
Передо мной возник.

Сверкает день грядущий твой,
Лучами осиян.
Обрел величье ты, родной,
Бессмертный Айастан.

Венеция. 26 апреля 1926 года
Перевод Т. Спендиаровой

* * *
Был бы на Аразе у меня баштан* -
Посадил бы иву, розы я, да мак,
Под тенистой ивой сплел бы я шалаш,
В шалаше бы вечно пламенел очаг!

Чтобы сидела рядом милая Шушан,**
Чтобы нам друг друга у огня ласкать!
Кабы на Аразе завести баштан,
Для Шушик лилейной отдыха не знать!
____________________
*Араз - Аракс, река. Баштан - сад (Прим Блока)
**Шушан, Шушик - женское имя Сусанна. (Прим Блока )
_________________

Перевод: Александр Блок

 
НАТАЛИДата: Среда, 2009-12-30, 23.16.00 | Сообщение # 5
Генералиссимус
Группа: Глобал модератор
Сообщений: 5369
Статус: Offline
МАЛЬЧИК И СОЛНЦЕ

Ребенок-сирота, одетый в лохмотья, сидел, съежившись, возле дома богача. Его вытянутая рука просила у людей подаяния.

Цвела весна, высившиеся неподалеку горы оделись уже в зеленый наряд, и весеннее солнце смотрело на мир добрыми глазами.

Мимо мальчика сновали люди, но никто из них не взглянул на него, никто не обратил внимания на горемычного сироту.

Солнце медленно шло к закату и, наконец, спряталось по ту сторону зеленых гор: подул холодный ветер, и мальчик сильно продрог.

- Ах, красное солнышко, доброе солнышко, меня согревали твои лучи, куда же ты уходишь, зачем оставляешь меня одного в этом холоде и мраке? У меня нет матери, нет дома. Куда же я пойду, где мне искать себе приют?.. Вернись, вернись, возьми меня с собой, милое солнышко.

Так говорил безмолвно, в душе, сирота-мальчик, и слезы одна за другой катились по его бледным щекам. А люди спешили домой, и никто не захотел взглянуть на мальчика, никому не было до него дела.

Последний солнечный луч скользнул по плечам гор и погас.

- Милое солнышко, я знаю, ты ушло в свой дом, к своей матушке. Я знаю, где твой дом, вон он там, за горой. Я приду к тебе, сейчас приду...

И встал бедняжка сирота, дрожа от холода, и побрел, держась за стены дома богача. Шел он, шел, миновал город и достиг подножия гор. Труден был его подъем: кругом камни и камни, ступая по ним, он изранил себе ноги, но, не обращая внимания на сильную боль, шел без остановки.

Ночь закрыла своим черным крылом зеленые горы. Только высоко над вершинами гор мерцали звезды, словно ласковые, манящие огни. Дул сильный ветер, завывал в ущельях, свистел между скалами. Порою, летучие мыши в поисках ночной добычи задевали мальчика своими крыльями.

Но мальчик твердым шагом, бесстрашно шел все вверх и вверх. Неожиданно он услышал собачий лай, и немного погодя из непроглядного мрака до него донесся голос:

- Кто ты и куда идешь?

- Я маленький странник, иду к солнцу. Скажи, где живет солнышко, далеко ли его дом?

Держа лучину в руках, к нему подошел какой-то человек и ласково сказал:

- Ты, наверное, устал, мальчик, хочешь есть и пить, пойдем ко мне. Как же это отец и мать бросили тебя одного в эту холодную, темную ночь?

- Нет у меня ни отца, ни матери, я бездомный сирота...

- Пойдем, мальчик, пойдем ко мне в дом... - сказал добрый незнакомец и, взяв мальчика за руку, повел его за собой.

Они вошли в бедную хижину. Возле очага сидели женщина и трое маленьких детей. Рядом в закутке дремали овцы. Незнакомец оказался горным пастухом.

- Милые мои детки, я привел к вам братца, было вас трое, отныне станет четверо. Тот, кто кормит троих, может прокормить и четверых. Любите же друг друга крепко. А сейчас подойдите, дети, поцелуйте своего нового брата.

Жена пастуха первая обняла мальчика-сироту и горячо поцеловала его. Потом подошли дети и по-братски поцеловались с ним.

Заплакал от радости мальчик и долго не мог успокоиться.

Потом сели за стол, радостные и оживленные. Мать постелила детям постели и уложила их всех около себя. Усталый мальчик, как только закрыл глаза, тотчас заснул крепким сном.

Во сне на лице его была счастливая улыбка, ему снилось, что он, наконец, возле солнца, держит его и лежит в его теплых объятиях.

Затрепетало его сердце от восторга, он вскочил и увидел, что крепко держит за руку свою названную мать, а во сне обнимал не солнце, а своих братьев.

И понял тогда мальчик, что солнце именно здесь, в этом доме, и именно его он держал в своих объятиях...

1905 г.

 
НАТАЛИДата: Среда, 2009-12-30, 23.17.33 | Сообщение # 6
Генералиссимус
Группа: Глобал модератор
Сообщений: 5369
Статус: Offline
ЧИНГИСХАН

На многие и многие страны легла тень от крепостной стены Каракорума, и к Каракоруму обращены глаза и уши этих стран.

На крови многих и многих народов замесил Чингисхан раствор для стен Каракорума, из тысяч и тысяч черепов воздвиг он крепостные башни.

На троне из слоновой кости восседает Чингисхан в своем златовратном чертоге, и седая голова его подобна покрытой вечными снегами, вознесшейся выше туч вершине Тянь-Шаня.

От Великого океана до знойного Индийского моря, от дышащей бурями пустыни Гоби до пронзающих небеса вершин Кавказа простирается подножие чингисханова трона.

Великий монгол полулежит на троне, и взгляд его мрачен, как бездетные пучины Каспия. Он стар. С трудом передвигаются ноги, некогда заставлявшие сотрясаться горы, еле слышен голос, заставлявший прежде содрогаться целые народы, обессилели руки, некогда впрягавшие в одну упряжку льва и тигра.

На коврах у подножия ханского трона застыли, преклонив колони, визирь и придворные; склонив головы, все обратились в слух, они ждут повелении хана.

- Эй, визирь, - молвил хан гаснущим голосом. - Скучно мне... очень скучно. Женщин сюда! Пусть пляшут, пусть поют, пусть плещутся в фонтанах передо мной... Вина несите! Эй, несите сюда вина, огненного, столетнего вина...

В мгновение ока распахнулись эбеновые двери, и с песнями, смехом и волной благоуханий в сераль выплеснулась целая толпа юных газелей - ослепительно-прекрасные девы, которых похитили для чингисханова гарема из перламутровых дворцов Кандагара, из благоуханных цветников Шираза.

В просторном зале скользят они в пляске вокруг хана, украшенные цветами, полуобнаженные, в прозрачной дымке развевающихся одежд.

Прекрасны, как заря, и чисты, словно лилии, их тела, они источают благоухание благовонных масел и всех ароматов Индостана и Аравии.

Бурно-пламенны и томительно-нежны их пляски.

Черные, как ночь, и золотые, как солнечные лучи, волосы рассыпаются по сверкающей белизне плеч, обвиваются по стройным шеям и волнистыми прядями опускаются на снежно-белые груди, как черные и золотые облака на снега Куэнь-Луня.

Подобно райским яблокам трепещут на лунных телах напоенные пьянящим ароматом перси.

Словно тысячеголосые соловьи в кущах роз среди цветиков китайского богдыхана поют сладкозвучные девы, поют о ночах любви и о жгучих лобзаниях, поют и пляшут, вьются, словно легкокрылые мечты, вокруг хана - и обольщают, завлекают его в дарующие забвение объятия любви.

Но слушает Чингисхан - и не слышит, слушает, но не бурлит его кровь.

В смарагдовых и яхонтовых чашах кипит, словно кровь молодого воина, огненное вино. Воспламенится тот, кому прольется на язык хоть единая его капля.

И пьет Чингисхан.

В благовонной розовой воде фарфоровых водоемов плещутся прекрасные пери. Вместе с бегущими вверх и вниз струями фонтанов с журчанием и смехом разлетаются от юных тел прозрачные брызги, подобные алмазам и жемчужинам, но стоит им упасть на лоб Чингисхана - и они застывают, превращаются в льдинки.

Смотрит хан на белоснежные тела гурий, смотрит, но не видит, смотрит, но не волнуется его остывшее сердце.

Певучие звуки лир, флейт и кимвалов плывут вокруг мраморных колонн, поднимаются вверх, стелются по золотому потолку, будто устремляются в заоблачные выси. Но не достигают они ушей хана, не волнуют его окаменевшую душу.

Солнце и море в глазах юных пери, их взгляды мечут стрелы и пламя, огненным ливнем проливаются они на хана, сплетают вокруг него обволакивающую завесу из лобзаний и обольщений, но в стальной щит обратилось сердце хана, и ни одной стреле не пронзить его, никакому огню не согреть его.

В смарагдовых и яхонтовых чашах кипит огненное вино, подобное горячей крови молодого воина, и воспламенится тот, кому падет на язык хоть одна его капля.

Вино это привезено из стран, где солнце подобно пламени. Опьяняется жгучими мечтами тот, кто выпьет хоть одну чашу солнечного напитка.

И пьет хан. Но холод и стужа в его душе, и солнцу не под силу растопить их.

- Пусть придет ко мне газель с гор Гюрджистана, пусть она ласкает меня.

Ступая плавно, подобно легковейному ветерку, цветущая и благоуханная, как весна, прибегает красавица, легкая, как дитя, и покорная, как мечта, и приникает к иссохшим коленям хана.

Хан собирается с силами, протягивает скрюченные руки и обнимает луноликую пери. Бессильно привлекает он ее к себе и с трудом прикасается немощным поцелуем к ее едва распустившейся, подобно гранатам гюрджистанских садов, груди.

И опускает руки великий хан, и колени его трясутся под нежной тяжестью юной красавицы.

- Уберите прочь всех! Всех!.. Надоели, наскучили они мне, - раздраженно повелевает он осипшим голосом.

Помрачнели иссохшие глаза хана: “Кто властвует над женщиной, тот поистине властвует над миром. Вся моя держава не стоит огненного поцелуя молодого пастуха”.

Эта мысль змеей вползла в его голову, ядом напоила его сердце.

И, свесив голову на грудь, хан впал в дремотное забытье.

Всемогущ великий монгол, он властитель половины вселенной, стоит ему приказать - и другая половина мира ляжет к подножию его трона; он может по единой своей прихоти повергнуть в прах меднокаменные ворота Мсыра, может обратить в руины великолепные чертоги Византии, и дым пепелищ поднимется до самого неба. Но нет у него сил, чтобы поцеловать прекрасную пери...

- Визирь, скучно мне...

- Только прикажи, о великий хан, о солнце государей! Ведь все покорно твоей воле, от Великого океана до страны франков.

“Солнце государей...”-каким нелепым и насмешливым показался Чингисхану этот привычный титул! “Угасшее солнце, - поправил он мысленно. - Угасшее солнце... Даже мгновенная искра в силах затмить его”.

- Ты сказал - до страны франков?.. Визирь, я хочу отправиться на охоту к границам страны франков. Приведите коня, сына старинного моего друга по битвам... Соберите всех моих телохранителей, все войско! Хочу отправиться на охоту в бескрайние долины Хорезма и достигнуть, преследуя львов, самых дальних пределов франкской земли, чтобы согрелась моя кровь, чтобы забурлила она... Поскачем же скорее, поскачем во весь опор...

Сказал хан - и было исполнено.

И вот уже на площади перед раззолоченным дворцом зазвучали громовые раскаты военной трубы, и всколыхнулся, как морс, бескрайний город: в мгновение ока высыпали из домов воины и военачальники, облачились в доспехи, вывели из конюшен своих скакунов и помчались на дворцовую площадь.

Подобно крыльям исполинских орлов, колышутся кроваво-алые, затканные золотом стяги, те, что пламенели над головой хана на полях славных битв под солнцем Индии и трепетали под грозными ветрами Турана.

Грызут стальные удила аргамаки военачальников, ржут и бьют копытами о каменные плиты, мечут искры во все стороны. Сверкает в лучах солнца густой лес копий и обнаженных сабель ханского воинства.

Восседая на руках приближенных, появился хан. Оружие его усыпано сверкающими каменьями, ржет и становится на дыбы его скакун, рожденный от того горячего, как пламя, и неукротимого, как буря, коня, который некогда крушил грудью тысячелетние стены Китая и могучими копытами откалывал каменные глыбы с ребер Эльбруса.

Приближенные усаживают хана на коня. Дрожащей рукой берется он за раззолоченную узду, и скакун, почуяв хозяина, радостно вздрагивает и с силой бьет копытами о каменные плиты.

И шатается хан, еле держится он в седле, мелкая дрожь пробегает по телу, и поводья выпадают из рук.

- Снимите меня с коня!.. Не хочу! - приказывает он.

Замолкла воинская труба, и обезлюдела площадь.

Могуществен Чингисхан. Он может повелеть - и в одно мгновение Багдад, град халифов, скроют пенистые волны Тигра или до самого солнечного диска поднимется сыпучее море аравийских песков; по его приказу могут погрести под землей всю страну франков - но он не в силах обуздать своего коня.

Болен, смертельно болен хан.

- Эй, визирь, - с трудом шепчет он, - смерть моя близка... Повелеваю окружить город войсками в полном вооружении... Стерегите все-стены, ворота, башни, чтобы смерть не прокралась во дворец! Стерегите неусыпно со всех сторон - на крыше, у дверей, у окон, чтобы смерть не проскользнула... Устройте засады, и когда придет смерть, - схватите, убейте ее!

Сказал - и было исполнено.

- Визирь, дай мне в руки меч: придет смерть - всажу ей в сердце...

И был исполнен приказ хана.

- Нет сил поднять меч, тяжел он, дай мне кинжал. И был исполнен приказ хана.

- Визирь, не двигается моя рука... Кто это держит меня за руки?

- Никто, о господин мой... Кто же дерзнет коснуться десницы, властвующей над вселенной!

- Визирь, темно, глаза мои не видят... Кто погасил светильники?

- Никто, о господин мой... Кто же осмелится погасить светильники в чертоге властелина вселенной!

- Визирь, нечем дышать... Кто это навалился мне на грудь и не дает дохнуть? Немедля повесить его!

- О господин мой, кто посмел бы приблизиться к тебе... - отвечает визирь.

Зловещая тишина нависла над дворцом. “Это я, смерть, сковала тебе руки, залила тьмой твои глаза, навалилась тебе на грудь!”

-Как ты пробралась сюда?! - вскричал хан, собрав последние силы. Но десница его ослабла, и кинжал выпал из рук.

- Визирь, пришла моя смерть! Как вы пропустили ее?! Измена!.. Подкуп!..

“Я пришла не издалека, - молвила смерть, - я всегда была в тебе и с тобою. Пока ты был молод и полон сил, ты побеждал меня, но я истощила борьбой твои силы. Теперь побежден ты! Скажи же свое последнее слово - и пойдем.

- Визирь, повелеваю отравить все источники, все реки, все моря, все океаны в моем государстве, чтобы все, все умерли вместе со мной...

...Визирь не расслышал последнего приказа своего повелителя: смерть сковала язык Чингисхану.

1907 г.

 
НАТАЛИДата: Среда, 2009-12-30, 23.21.12 | Сообщение # 7
Генералиссимус
Группа: Глобал модератор
Сообщений: 5369
Статус: Offline
ЛОГИКА СЕРДЦА

У нашего сердца - своя логика, и логика удивительная, - сказал мне однажды мой друг-итальянец. - Да, удивительная логика, присущая только ему одному, прямо противоположная логике рассудка: тут не в умозаключениях суть, тут что-то совсем другое, и законы логики сердца никем еще не открыты и не сведены в систему. Эта логика еще ждет своего Аристотеля.

3агадочно наше сердце, этот огромный и безданный мир чувств, мир абсолютный, повинующийся лишь самому себе и углубленный в самого себя; он существует помимо и независимо от материальных процессов вселенной; скорее вселенная должна повиноваться ему. Разве я не прав, посуди сам: где еще в окружающем нас бытии найдешь ты добро и зло, хорошее и дурное, прекрасное и безобразное, слитые воедино? Нигде, только в нашем сердце. А коль скоро это так, то не наше ли сердце, следовательно, конструирует мир и управляет им? Да, это она, логика нашего сердца! Я затянул свою речь, но все это для того, чтобы рассказать одну историю, о которой услышал несколько недель назад, над которой не перестаю размышлять по сей день; смысла ее я так и не постиг пока логикой ума, но почувствовал логикой, идущей из глубин сердца.

История эта вот какая. У моей матери была служанка, мы все выросли у нее на руках. Сейчас эта женщина больше не работает, ей уже лет шестьдесят, и они с моей мамой - верные подруги: сжились и очень привязались друг к другу. У нашей дорогой Мари был единственный сын - и он погиб на этой проклятой войне... Один-единственный сын двадцати трех лет... и больше никого, кроме старика-мужа.

Через год после войны останки убитых солдат привезли с полей сражений и торжественно погребли на кладбищах родной земли.

Любимый и утраченный сын был теперь снова с Мари - здесь, в Венеции, на окаймленном кипарисами Острове мертвых, на восточной стороне кладбища, под камнем с большим черным деревянным крестом в головах, с выведенной на нем цифрой 24. Это было все, что осталось от полного жизни юноши... ни имени, ни даже надгробья; ее сын был теперь всего лишь номер 24. Но для Мари это было все, это был целый живой мир, и каждую субботу она обязательно посвящала сыну. Бедная женщина шла на кладбище, покупала за выкроенные за неделю гроши цветы и свечи, чтобы украсить могилу сына. Нет, виноват, ошибся - чтобы украсить жизнь своего вечно живого сына. Долгие часы проводила она у его ног. Плакала, говорила с ним, потом просто сидела и молчала, и в долгом молчании ее углубленной в себя души воскресал ее мальчик: играл подле матери малышом, учил под ее присмотром школьные уроки, став юношей, осваивал выбранное им ремесло.

Вечером Мари возвращалась домой, утешенная и умиротворенная, с мыслями о следующем свидании через неделю. И так три года подряд, и в дождь, и в зной, постоянно и преданно... бедная Мари... бедные матери...

- Ваши матери неизмеримо счастливее - у них есть хоть сыновние могилы. У наших матерей нет и этого утешения: наших юношей злодейски убили насильники, тела их стали в пустыне добычей хищных зверей и ветров...

- Мне кажется, ваши матери счастливее: враги ваши не оставили ни матерей, ни сыновей, чтобы скорбеть друг о друге. Разве я не прав?

- Может быть, в этом есть своя правда...

- Однако это увело бы нас слишком далеко, дорогой друг, вернемся к нашей истории. Да... И вот однажды кладбищенское управление сообщило Мари: проверкой установлено, что произошла ошибка - могила ее сына не на правой, а на левой стороне, опять-таки под номерам 24. Точно такая же могила - надгробный камень, черный крест... и невозможно описать горе и отчаяние Мари. Словно она снова, второй раз потеряла сына. Она убивалась дни и ночи напролет. Моя мать узнала об этом и привела бедную женщину к нам домой, чтобы утешить и не оставлять в одиночестве. У меня защемило сердце, когда я увидел Мари - она была в совершенном отчаянии.

- Мари, дорогая, зачем же так горевать? - сказал я, пытаясь ее утешить. - Ведь твой сын погиб не сейчас, прошло уже лет шесть или семь, ты и так выплакала все глаза, хватит. Наконец, ты ведь не одна, таких, как ты, миллионы.

- Ах, сударь, что тут говорить, вы меня все равно не поймете. Три года мой сын оставался покинутым! Бедный мой мальчик тосковал по матери, весной на его могиле хлюпала грязь, осенью валялись кучи листьев... а его мать в это время голубила другого, заботилась о другом, перед другим раскрывала душу... Ни с чем не сравнить мое горе, ни с чем!.. - и слезы душили бедняжку.

- Какая же разница, Мари! Представь себе, что это и был твой сын. Ну, подумай сама - ведь это же одно и то же, - убеждал я ее. - Ведь твой сын теперь ничего не чувствует, ведь твой сын теперь...- и я осекся, не закончив фразы: чуть было не вырвалось, что сын ее теперь обратился в прах, в ничто.

- Нет! Нет! - гневно оборвала меня Мари (она предугадала эти жестокие слова и не хотела слышать беспощадной правды). - Совсем не одно и то же! Мой сын - Карло, а тот, над которым я плакала... я и имени его не знаю... и в лицо никогда не видела... Тут и думать нечего! Разве это одно и то же - я-то целовала чужой камень, а думала, что целую своего бедного сына... Ох, какая я была глупая, какая глупая!

И чем настойчивее я старался убедить ее, взывая к логике рассудка, что ведь все равно, любя и лаская того, другого, она любила своего сына, тем настойчивее она, опираясь на логику своего сердца, убеждала меня, что я неправ, что я не понимаю, не могу понять ее, а она не может понять меня. Мы и в самом деле не понимали друг друга. Как же мне было понять, что для нее вне реальной, материальной действительности существует другая, абсолютно для нее достоверная действительность, и в ней ее сын не умер, ее сын - хотя он и лежит под землей - напрягая слух, с тоской и любовью ждал желанных шагов матери, а мать бросила его, забыла, забыла!.. Да и могла ли она понять, что ее сын теперь обратился в прах, в ничто... никогда, никогда, никак!.. и тем более - могла ли она поверить?.. о нет, ни за что! Знаете, вера, которая ведь и есть само наше сердце, не может принять того, что противоречит стремлениям сердца. Ведь вера это и есть убеждение сердца. Да, да, непоколебимое убеждение нашего человеческого сердца.

В конце концов через несколько дней Мари ушла от нас, такая же безутешная, какой и пришла.

Мой друг замолк, зажег сигарету и лихорадочно затянулся. Любопытство мое было возбуждено, и я нетерпеливо спросил:

- А дальше? дальше?.. Как поступила бедная женщина? Вероятно примирилась с случившимся и, конец-то, начала ухаживать за могилой собственного сына...

- Я уже кончаю, - перебил меня мой друг. - Только логика чувств нашла выход, отличный от вашего решения. Да, я забыл оказать, что Мари одно время перестала было ходить на кладбище: с какими, мол, глазами она пойдет к сыну. Но теперь она ходит опять. Только теперь уже украшает цветами обе могилы, на обеих зажигает свечи, на обеих горюет, и целует тоже обе. “У меня теперь два сына, - говорит Мари, - мой Карло и тот другой, которого я принимала за сына, и которому рассказывала свои горести: он любил меня, как мать, слушал меня и плакал со мной. Как же я теперь могу оставить его одиноким!.. Двое моих сыновей лежат теперь в земле, два дорогих, любимых сына”.

Бедные матери, бедное материнское сердце...

1923 г., Венеция.

 
Forum » ARMENIA » ՀԱՅԱՍՏԱՆԻ ՆՇԱՆԱՎՈՐ ՄԱՐԴԻՔ.ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ АРМЕНИИ, » Аветик Исаакян (Всё о творчестве и жизни поэта)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

ПРОЙДИТЕ РЕГИСТРАЦИЮ ЧТОБА НЕ ВИДЕТЬ РЕКЛАМУСайт создан в системе uCoz