#К 90-летию со дня рождения Геворга ЭМИНА "Будь на то моя воля, я стоял бы на границе Армении и каждому приезжающему в Армению гостю вручил книгу "Семь песен об Армении" Геворга Эмина как золотой ключ к пониманию истории и судьбы этого народа и этой страны" - так писал Илья Эренбург после выхода знаменитой книги поэта. Будь у Эмина всего лишь эта книга, он все равно остался бы в истории современной армянской литературы. "Семь песен об Армении" - это высшее напряжение и мощный пафос от первой до последней буквы. Может быть, никого другого из армянских писателей второй половины XX века не следует перечитывать так часто, как Паруйра Севака и Геворга Эмина и прежде всего его "Семь песен об Армении"... Помочь людям, прежде всего молодым, ощутить и принять невероятную сложность и динамичность XX века - века социальных и научно-технических революций - в состоянии только художник, остро чувствующий время, поэт раскованной и дерзкой мысли, умеющий изменить прежний способ видения мира. Таким поэтом и был Геворг Эмин. Ему неизменно были присущи творческая отвага и свежая зоркость души, его раздумья были исполнены острой гражданской тревоги. Он связал себя неразрывными узами с интересами своего народа и времени, он был гражданином Армении, гражданином всего Советского Союза и гордился этим. Вспоминается одно из стихотворений поэта, где все нежное и поэтическое он предает суду. Цветы - за то, "что расцвели у концлагерей", волны - за то, "что мирно шумели, когда привезли на расстрел партизан", соловьев - за то, что "в Освенциме пели над теплым человеческим пеплом", даже свой профессиональный материал - писчую бумагу - за то, что "молчала, когда на ней отпечатывалась клевета". "Под суд равнодушие!" - так кратко можно определить мысль поэта. Именно равнодушие больше всего раздражало Эмина, потому что поэзия, как он считал, не может быть нейтральной или служащей самой себе. По мысли поэта, ни один подлинный художник не станет воспевать одни лишь цветы, если где-то идет война, царит насилие. Разве в наши дни из сознания людей вытравлены убогое себялюбие, зависть, стяжательство? Очевидно, что надо иногда отказываться от цветов, выйти на встречу с жизнью, полной противоречий и проблем. Но это не значит, что поэт был против красоты. "Дай бог, - говорил он, - чтобы настали времена, когда будут разрешены все волнующие мир и народы вопросы и мы сможем беззаботно воспевать лишь цветы и звезды. Однако век, в котором мы живем, меньше всего похож на это блаженное время. Быть поэтом- гражданином - это значит говорить о самом необходимом и насущном для своего времени. Некоторые наши поэты неверно понимают смысл некрасовской строки: "Поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан". Если ты взялся за масштабную тему, то обязан быть поэтом. И талантливым". Гражданственность - нерв поэзии Эмина, суть и смысл высокого искусства общения с веком, с человеком. Этим духом пронизаны все лучшие творческие достижения поэта. Перечитывая поэзию Эмина, поражаешься, как оригинально запечатлел он облик эпохи, стремления, муки и надежды своих современников. Как верно заметила Елена Николаевская, "в нем животрепещут и болят незаживающие раны Армении". К сожалению, раны эти не затянулись и сегодня, когда, казалось бы, восторжествовала вековая народная мечта: Армения стала независимой. Помнится, как в 90-е годы поэт горько страдал от беспредела, царившего в обществе, от социальных невзгод, от того, что трудно было издаваться. Естественно, нет ничего страшнее для творческого человека, чем быть лишенным возможности довести до читателя то, что является смыслом и сутью его жизни, - свое творчество. "Вот я думаю, - говорил Эмин, - не предпочтительнее ли было видеть свои книги изданными, пусть с трудом, пусть даже в сокращенном виде, чем годами не издаваться в условиях свободы слова и печати. Это тоска не по прошлому, а по тому действительно хорошему, что было в прошлом, справедливая тоска по времени, когда наша страна еще не потеряла одного из самых редкостных своих достоинств, - высокого покровительства искусству, литературе, науке, столь необходимого для такого народа, как наш, малочисленного, но обладающего богатой культурой. Я всегда считал, что секрет существования нашего народа - в его преданности родному языку. А сегодня хищнические рыночные отношения привели к тому, что народ, некогда, вероятно, один из самых читающих в мире, вдруг перестал интересоваться книгой... Страна, которая, казалось бы, в рыночных условиях должна процветать, учитывая инициативность армян, вконец обнищала. Сама фигура художника обесценивается в своем социальном, личностном значении, уходят в тень такие понятия, как дарование, мастерство, труд. Зачем все это, если успех достигается нахрапом? Самое печальное, что опорочена сама идея независимой Армении, во имя которой народ боролся веками. Хотя идея сама по себе идеальна, как, кстати, и идея социализма. А если общество теряет тех, кто ценой собственной жизни поддерживает идеалы человека на определенном уровне, то уровень этот начинает стремительно падать, что и происходит в нашем обществе..." Эмин пользовался заслуженным авторитетом не только в Армении. Он получал сотни писем со всех концов бывшего Союза; люди искали с ним встречи, ибо общение с поэтом доставляло им наслаждение. Таково было воздействие его поэзии. Слово поэта находило самый горячий отклик читателей, даже живущих далеко от Армении. Вот письмо с Украины: "Геворг Григорьевич! Примите и с Украины, от Киевщины и Подолии, самые сердечные поздравления. Книгу вашу читали с пристальным интересом, с удовольствием слушали и московскую передачу о ней. И вспоминали осень, когда вы были дорогим гостем киевского праздника поэзии. Знакомство с вами углубило интерес к Армении". Корреспондентка из Харькова Мария Гаврилова обращается с оригинальной просьбой, напоминающей традиции поэзии 20-х годов, когда по всей стране выступали Маяковский и Есенин: "...Вы никогда не выступали в нашем городе. Харьковчане вас любят! Знаю, что не приедете, а вдруг... Бывают же чудеса. Все поезда с Кавказа на Москву идут через Харьков, может, вы будете в дороге и сделаете остановку в Харькове..." Короткую, но емкую характеристику содержит телеграмма поэта Сергея Викулова: "Твою поэзию - мудрую, страстную, а порой и гневную, зовущую человека к вершинам духа, давно заприметил и полюбил многомиллионный русский читатель, и я в том числе!" А вот телеграмма от коллег - сотрудников "Литературного обозрения": "Ваши "Семь песен об Армении" семицветной радугой сияют на небосклоне нашей многонациональной советской поэзии. Незабываемыми остаются век, земля, любовь, и в том числе наша к вам..." Творчеству Геворга Эмина посвящено множество статей, исследований. Но лучшей, думается, является статья Евгения Евтушенко, которую он написал по просьбе редакции газеты "Коммунист" где-то в конце 80-х годов. Буквально через неделю после обращения к нему Евгений Александрович прислал письмо, где говорилось, что он пока очень занят, но напишет непременно, поскольку речь идет о его близком друге и поэте, чье творчество он оценивает очень высоко. Спустя месяц мы получили его замечательную статью "Мысль как эмоция..." и тут же опубликовали ее. Потом она послужила предисловием к 2-томнику поэта, опубликованному в 1980 году. "Хотя много у Геворга Эмина зарубежных стихов, стихов на общечеловеческие темы, лишенных географической определенности, он всегда и везде - поэт своего, армянского народа, вложившего в мозаику мирового духа свои неповторимые, политые кровью и слезами камни. О судьбе своей страны Эмин говорит просто, традиционно, но это и есть святая традиционность народной правды: "И сладостнее делается гроздь от горечи, что ей испить пришлось". Эмину до сих пор чудятся приклады янычарских винтовок, стучавшие не раз в прошлом в ворота Армении, его мучает рассыпанность многострадального армянского народа по свету, в нем звучит гордость за почетное место Армении в семье народов нашей страны. Но Эмин чужд какой бы то ни было национальной ограниченности, и так же, как речь создателя армянского алфавита Месропа Маштоца, в него естественно входят и сочный язык Бернса, и океанские ритмы Уитмена. Как будто крюком портального крана, Эмин поднимает вопросительным знаком тяжелые грузы проблем XX века и, не застывая на вопросительности, всегда старается, хотя это и трудно, дать ответ и сегодняшним, и будущим поколениям. Эмоция вопросов переходит в мысль ответов. Одна из книг Эмина называется "Век. Земля. Любовь". В его поэзии действительно есть наш XX век с его страстями и борьбой, земля людей и любовь к этим людям. И если такое обязывающее название оправданно, то оправданна и жизнь поэта".
# Н.ГОМЦЯН

Путник Вечности
Будь я музыкантом, композитором, я написал бы об Армении величественную симфонию для оркестра, хора и солистов.
Густой голос – голос армянского народа – рассказал бы о себе и своей стране.
Оркестр сопровождал бы его в духе старинных армянских мелодий. А хор, он не просто дополнял бы его – голосами старца, юноши, женщины и ребенка, - хор вопрошал бы его, стараясь полнее постичь смысл сказанного.
Вот из глуби веков, по разбитым от войн и напастей дорога, продираясь сквозь огонь и мечи, направляется к нами путник; он утомлен и изранен, но упорен и стоек. И чем ближе он к нам, тем больше достоинства появляется в его осанке, тем пристойней его вид.
Вопли и стоны резни и изгнания сменяются голосами мирной жизни и труда, а на искореженном пути своем чаще встречает он дома и сады, песни и смех…
- Кто ты, путник? – вопросил бы его из толпы хора старец.
Нет, густой голос не сказал бы, что он - сама Армения, армянский народ. Так было бы неинтересно, и не пристало это сыну народа, насчитывающего многие века истории.
Он пристально вгляделся бы в вопрошающего старца, прислушался к голосам оркестра и хора и сказал бы так:
- Я тот, чьи мучения измерялись десятками столетий, а жизнь – лишь несколькими десятками лет…
Тот, кто веками страдал от войн и истребления и лишь теперь познал сладость мирной жизни.
Та праведная нива, которую веками топтали копыта чужеземных завоевателей, которая полыхала от пожаров и засух. Но горсть моих спасенных зерен донесена до сева грядущего и взошла щедрым урожаем.
Та мудрая и выносливая виноградная лоза, чьи корни доходят до Армани, Айаса и Наири, а ветви и гроздья освещаются солнцем грядущего.
Я тот, кто всегда жил среди смерти, но неподвластен ей.
Я есть сама жизнь, бессмертие.
Что могли сделать мои многочисленные палачи – они могли лишь убивать, а я обладал божественной тайной жизни и долгоденствия…
Их оружием были меч и ятаган, а моим молот и перо. А что самый могучий меч – перед молотом, и самый острый ятаган – против пера?
Палачи мои - как ни много их было – устали убивать и разрушать, а во мне день ото дня , час от часу росла жажда творчества, созидания.
…Так говорил бы густой голос, и слушателям показалось бы, что он им знаком. Но они не узнали бы путника, и молодой голос спросил бы:
- Где твоя страна, путник?
Нет, путник не ответил бы сразу, что страна его – Армения. Так было бы не интересно, и не пристало это сыну страны, насчитывающей многие века истории.
Он пристально вгляделся бы вопрошающего юношу, прислушался к взволнованным голосам оркестра и хора и сказал:
-Страна моя та, что расположена у подножия библейской горы Арарат, на месте мифического рая, но жизнь в ней веками была подобна аду…
Та страна, в которой предметами ввоза были лишь война и голод, преступление и тьма, зверства и насилия, а вывоза – сироты и изгнанники, таланты и свет, добро и свободолюбие.
Страна моя та, где реки веками мутнели от праздности, где сухая земля орошалась потом и кровью сыновей, и лишь теперь отдает человеку накопленную за долгие века сладость.
Та камнеобильная страна, в которой каменный дом был лишь у Христа, и которая не могла возложить надгробные камни даже на могилы самых любимых своих сыновей.
Та возникшая из пламени опаленного тростника страна, что веками страдала от злых огней войн и нашествий и лишь сейчас отогрета добрыми огнями заводов и домен.
Страна древних рукописей и книг, что со своим храбрым войском из тридцати шести букв алфавита веками билась против всех врагов, стремящихся ее ассимилировать, лишить исторической памяти, уничтожить.
Та страна, песня которой, некогда плутавшая в горах, слышна нынче, подобно песне журавля, во всех концах земли…
Так пел бы густой голос в сопровождении скрипок, труб и литавр, ихор, внимая ему, задумался бы: «Может быть, это Армения, армянский народ?»
Но хор не был убеждён в этом, и женский голос вопросил бы:
- Откуда идёшь ты, путник?
Густой голос не ответил бы сразу, откуда идёт он и что видел на своём великом пути. Так было бы неинтересно, и не пристало это народу, насчитывающие долгие века истории.
Путник улыбнулся бы, покачал головой, вгляделся в вопрошавшую женщину и ответил бы под торжественное звучание оркестра и хора:
- Я иду из страны Армани, что упоминается ещё пять тысяч лет назад в исторических источниках – аккадских клинописях.
Из страны Айаса я иду, что завещала называть себя «гай» - армянином…
Иду из страны Наири – непокорной страны бурных рек, из страны Арарат – Урарту, где возводил города-крепости, сажал виноград и высек на камне клинописное свидетельство о рождении Эребуни-Еревана…
Я иду с берегов озера Севан, откуда для пиршества царя Аргишти вылавливал ту князь-рыбу, на чешуйках которой алеют пятна крови моего народа.
Я иду из Тигранакерта, где впервые твёрдо водрузил омываемый волнами трёх морей престол моей государственности: иду из Арташата – этого «армянского Карфагена», где однажды была вынесена на сцену театра отрубленная голова надменного римского полководца Марка Красса.
Из Эчмиадзина иду я – места « явления единородного сына божьего, где вначале пятого века явился и единородный сын моего народа – Месроп Маштоц, впервые на этой земле начертавший армянскими буквами «Айастан» - Армения…
Я иду с Аварайского поля, где 451 году хоть и была раздавлена моя лёгкая кавалерия тяжелыми слонами персов, но откуда персидский царь Азкерт убрался восвояси в страхе перед могучей силой моего жизнелюбия.
Я иду с высоких Сасунских гор, где, потеряв последнюю Надежду и Веру в царя и бога, уповал уже только на Сказку и Чудо, прогнав с моей земли мечом пастуха Давида несметное войско Мсра Мелика.
Где только я не был, какими путями не шел…
От Арташата до Тигранакерта, от Вагаршапата до Двина бился я за свободу с Римом и персами, Византией и арабами, сельджуками и монголами, татарами и турками – во имя сократившейся до пяди моей земли, во имя долгоденствия оставшейся горстки моего народа, во имя мирной жизни и честного труда.
Я иду из престольного града Ани, из племенного и разрушенного Ани, обретшего возрождение в памятниках нового Еревана.
Я иду из омываемой синими волнами Средиземного моря Киликии, где была похоронена моя мечта о независимости.
С высоких и неприступных гор Сюника иду я, где на перекрестке злых вееров хранил неугасимым факел своей государственности.
Я иду из крепости персидского сердара, где впервые побратались армянский меч и русская пушка.
Я иду из спасенных из произвола персидских фарашей сел и городов; из сел и городов, стонущих под игом турецкого «красного султана», где лившаяся вначале тонкими ручьями кровь армян превратилась в потоп, унесший половину моего народа…
Из Тер-Зора и Мескенэ иду я, из Алеппо и Рас-ул-Айна, где меня истязали, но я не умер, где мне перебили хребет, но я вновь выпрямил спину, где меня убили, но я возродился вновь…
Я иду из Муша и Шатаха, с горы Андок и из Вана, из Шапин-Гараисара и Урфы, из Зейтуна и с вершины Мусагоры, из Аджна и Мараша, где народ мой с оружием в руках защищал честь своего дома, а потом, увы, сменив меч на посох, разбрелся по своему свету…
Я иду из Сардарапата, ставшего для меня новым Аварайром, где в 1918 году, истекая кровью, я разбил турецких палачей и отвоевал кусок родной земли для горстки своих сирот и беженцев.
Я иду из рудников Кафана и Алаверди, из железнодорожного депо Александрополя и ереванских садов, где воспрял в борьбе за новую жизнь.
Я иду из ущелья реки Раздан, где впервые забилось электрическое сердце новой Армении; иду с берегов Ширакского канала, горстка воды которого поила молодое деревце моего возрождения.
Я иду со склонов Арагаца, где оседланы синие кони космического излучения, из Бюракана, откуда веду разговор с далёкими светилами, где изучаются неведомые вечные звезды и новорожденные планеты, запущенные в космос нашей рукой.
Я иду из древнего и молодого Еревана, в котором соединились для меня Тигранакерт и Арташат, Двин, Ани и Сис и который стал местом паломничества для всех рассеянных по свету армян-изгнанников.
Выслушает все это толпа хора и исполнится изумления и гордости. «кто же, наконец, этот удивительный путник?» -
- Неужели у тебя нет имени? Как зовут тебя путник?
Но путник не назовет себя сразу. Так было бы неинтересно, и не пристало это народу, насчитывающему долгие века истории.
Он внимательно посмотрит на задавшее вопрос дитя, прислушается к трубам, скрипкам, литаврам и цимбалам, припомнит всю свою жизнь, свой путь и скажет:
- Мое имя? Но разве одно у меня имя? Может ли быть у меня лишь одно имя, когда жил я во все века, во всех концах этой земли, был землепашцем и князем, фанатиком и еретиком, полководцем и каменотесом, зодчим и историком, живописцем и поэтом…
Меня зовут Айк. Я богатырь Айк, я предпочел покинуть плодородные земли и поселиться на голых скалах, лишь бы обрести самовластие, освободиться от ига тирана Бэла-Ваала. Я завещал мой свободолюбивый дух своей стране и нарек ее своим именем – Айк, Айастан.
Меня зовут Ара, я божество пробуждения и весны, умирающей и возрождающейся природы, символ умирающего и вечно обретающего возрождение моего народа, царь Ара, нареченный Прекрасным за свою жизнь и свою смерть – ради чести родины и супруги Нвард.
Я Тигран, Тигран Великий, самый могучий меч земли армянской, чей жестокий рок оказался, увы, семижды сильнее моего меча.
Я Месроп Маштоц. Родина моя была разодрана на части коварной Византией и надменной Персией, ее не спас бы меч Тиграна Великого, ни крест Григория Просветителя – пока мы не запечатлели свое имя на этой земле армянскими письменами. Я завещаю вам тридцать шесть букв и стойкую страну, которая будет существовать пока звучат эти буквы.
Я военачальник Вардан – Храбрый Вардан. Я «смертию смерть попрал»: своей смертью – смерть моего народа, обернувшись духом мужества и песней в его сердце.
Я историк Мовсес Хоренаци. Это я направил в твердое русло реку армянской истории, чтобы вечно текла она и орошала наш маленький виноградник.
Давид Анахт я – Давид Непобедимый, трисмегист /трижды великий/, первый армянский философ, который по-армянски вступил в спор с Аристотелем и Порфирием, заложив основы и обозначив границы армянской философии.
Я Анания Ширакаци.
Это я впервые начертал и показал моему народу карту мира и место Армении на этой карте /»Указатель мира»/.
Меня зовут Трдат, Манвел, Овнан, Момик. Я зодчий, создатель великолепных памятников в камне. Как бы ни были они величавы и крепки, могли ли остаться в целости и сохранности мои Гарни и Звартноц, Ахтамар и Текор, когда земля эта непрестанно содрогалась под копытами вражеских камней? Но даже разрушенные, эти памятники – каменная подпись нашего народа на этой земле, каменная печать, которую невозможно стереть с лица земли.
Я Давид Сасунци – вышедший из сказки, я более реален, чем все подлинные герои нашей истории. На меня уповал народ, когда переполнилась чаша его терпения… Я одним прыжком своего волшебного коня Куркика Джалали перескочил из девятого века с Сасунских гор в новое время и опустился у врат Еревана.
Я Смбат, еретик Смбат Зарехаванци. Когда бог обернулся лишь религией, а вера – церковью, это я поднял меч против креста, ставшего лишь крестом распятья для терпящего иисусовы муки армянского крестианства. Это я сбросил с высокой Татевской скалы чашу со святым миром – грохот этот долетел до Болгарии и до кельи Мартина Лютера, и поныне отдается он в крепости Цура и в сердце народом.
Григор Нарекаци я, поэт, извергнутый армянскими горами мощный вулкан, рокот которого сотрясает столетья… Я познал самые высокие небесные сферы и самые глубокие бездны человеческого духа и постиг, что человек сотворил бога, а не бог человека, хотя человек и трепещет перед его могуществом…
Меня зовут Фрик. Это я написал «Жалобу» - и на бога, и на освещенный его именем мир, в котором существует господин и слуга, невольник и раб… Иноки бродили по монастырям, чтобы втайне прочесть мою «Жалобу», и переписчики, побеждая страх, записывали мои строк на полях «Избранных речей».
Я Галдзах – строитель, высекший в скале храм Гегард. Брошенный в каменный мешок в пещерах у реки Азат, я резцом разрушил скалу рабства и создал чудо из камня. Тяжелее скал были мои муки и страдания, и слезы мои могли бы заполнить озеро в храме.
Я врач Мхитар Гераци. Бродя по разрушенным войной и грабежом городам и весям моей земли, я боролся с мором, косившим мой народ. Я первый написал на понятном народу языке книгу «Утешение в лихорадках», наделявшую врачей утешением знания, а больных – утешением исцеления…
Я – целое созвездие светских поэтов, осветившее мрак средневековья, воспевшее вместо распятья зеленое древо жизни, вместо ладана и паникадила – аромат весенних цветов и пирушки на траве…
Я тот писец, молодой или старый, что в тесной монастырской келье, при слабом свете свечи годами переписывал рукописи и оставил в них памятные записи о моем жестоком времени… «Рука моя уйдет, но письмена останутся», - утешал я себя в трудные дни. И хотя рука моя обратилась в прах, письмена остались и дошли до Матенадарана – хранилища древних рукописей нового Еревана.
Я Торос Рослин, Церун Цахкох, Саркис Пицак и тот безвестный миниатюрист, что, бродя по горам и долинам армянской земли, собирали по крупице кошениль и золото, небесную синь и зелень полей и переносили все это в рукописи, ввергая в изумление грядущие поколения. Вглядитесь пристально в лики изображенных нами христов и богородиц – в них запечатлены образы мучеников наших дней и наша тайная любовь…
Я Нерсес Шнорали. Я оплакивал падение Едесии арабскими повторяющимися рифмами – и с армянской, увы, бесконечной скорбью в сердце о разрушении Ани…
Я Наапет Кучак, по-армянски слагал я свои песни о белогрудой молодице и ее возлюбленном – страннике. Всего по восемь строк было в двух строфах моих «айренов», но эти маленькие «тун» служили пристанищем для многих изгнанников моего народа, а мои «Антуни» утешали всех бездомных.
Я Исраел Ори, поведавший Петербургу о непокоренной душе Карабаха, и Овсеп Эмин я, вложивший в руки армянского народа вместо креста меч борьбы за свободу.
Саят-Нова я, поэт и музыкант. Четырьмя языками владел я: армянским, грузинским, персидским и азербайджанским и славил на этих языках мир и мою возлюбленную
И еще одним языком владел я - бессмертным языком песни, с которым я есмь и пребуду в веках.
Имя мое Хачатур Абовян. С вершины горы Арарат я увидел мрак над моей землей и едва занимающийся новый свет. В этом мраке я пропал без следа – чтобы не исчезло с лица земли племя храброго Агаси, героя моего романа «Раны Армении».
Я Микаэл Налбандян. Это я проповедовал свободу даже в тюрьмах, ибо свобода – единственная религия, которую стоит исповедовать и за которую стоит умереть.
Я Раффи – писатель и пророк для моих братьев, стонущих под игом турецких султанов. Из высеченных мной «Искр» возгорелось то пламя национально-освободительной борьбы, которое, увы, было погашено потоками крови моего народа в дни геноцида.
Композитор Комитас я, вечный звонарь храма армянской песни. Я очистил ручей армянской песни от чуждых ему мути и ила и сделал его звонкое журчание доступным слуху всего мира.
Я Сиаманто, и я – Даниел Варужан. Я пел армянские «Языческие песни» и «Песню хлеба», я пел об ужасах резни и о горстке пепла, оставшейся от родного очага. И хотя я погиб от руки турецких палачей, но перед смертью услышал дошедшие до моей земли и моего народа «Красные вести».
Я полководец Андраник – дух отмщения моего веками страдавшего народа. Орлом парил я над армянскими горами. И хотя в тоске и безнадежности покинул я родную землю, меч мой остался на ней, и даже блеск его наводит страх на ее врагов.
Я Степан Шаумян. Факелом, зажженным от костра революции, осветил я Баку и Закавказье. Перед самым расстрелом, в безводной пустыне Ахча-Кума, мне послышалось журчание вод первых каналов Возрожденной Армении.
Ованес Туманян я, певец высоких Лорийских гор и бездны армянского горя. Не я это писал – это писали армянские горы и ущелья, писал моей рукой о своем движущемся сквозь время караване, несущем неисчерпаемые сокровища из глуби веков.
Я поэт Ваган Терьян, певец большого города, осени и грусти. Путь моей жизни и моих песен похож был на аллею в печальном осеннем листопаде – которая привела меня, однако, к ясной заре, к прославлению алого стяга Октября.
Я Егише Чаренц, буреподобный Нарекаци революции. Это я восславил борющиеся за Октябрь босые и нагие «неистовые толпы»… Я уловил в топоте их шествия радиосигналы грядущих космических кораблей…
Я Александр Таманян, счастливейший из зодчих, которому довелось жить в стране, где строит весь народ. Это я воплотил в проекте вековую мечту моего народа-строителя – новый Ереван, подобно которого не было у него в течение всей его истории.
Я Аветик Исаакян. Я любил свою родную землю, свой Арагац и Манташ, свой Масис и Севан. Но земля моя не была для меня обетованной родиной – прекрасны были ее горы и ущелья, но сыновья ее захлебывались в море крови…
С караваном Абу-Лала-Маари долго скитался я по чужим берегам, тоскуя по родине, пока колокола ее возрождения не позвали меня домой, и я обрел вечный покой на родной земле.
Меня зовут Мартирос Сарьян. По крупицам собранные в средние века кошениль и золото, синева и зелень достались мне. Я тот, кто на живописной карте мира твердо и незыблемо обозначил место моей Армении.
Я Ваграм Папазян. На каких только сценах мира ни безумствовал мой Отелло… Однако на всех этих сценах я мечтал только о нашей. Я безжалостно душил чужих дездемон в страстной мечте заключить в объятия армянскую Дездемону на армянской сцене…
Я маршал Баграмян, и я – адмирал Исаков, которого породила сухая каменистая земля Армении. В страшные дни геноцида, когда народ наш погибал в море крови, - кто протянул ему руку помощи и кто мог это сделать? А вчера, в дни Отечественной войны, разве сыновья Армении не встали рядом с другими народами, чтобы спасти распятую на фашистской свастике Европу…
Я Арам Хачатурян. Обратив в могучую симфонию простые и чистые мелодии моего народа, я заставил их звучать по всему миру.
Я тот крестьянин, что взрастил виноградную лозу, ровесницу моего народа. Вино ее горько, как наше прошлое, и сладостно, как мечта о грядущем.
Я молодой армянский рабочий и специалист – отзывы от изготовленных моими руками точных приборах сегодня поступают к нам не только из далеких стран, но и… из космических сфер.
Я тот изгнанник, что строил и покидал свой дом во всех странах мира, и лишь здесь, у подножия Арарата, возвел свой подлинный очаг.
Тот армянин-скиталец, которого страдания научили тайне стойкости и верности родной земле. Сегодня я еще изгнанник, а завтра – гражданин Армении…
Я тот ученый, что обуздал электрон, выжал свет из атома и сумел сплести нежные шелковые нити из грубых камней.
Я тот восторженный юный поэт, что сегодня написал первые стихи о родине.
Тот ученик, к которому сегодня, после шестнадцативекового странствия впервые дошли созданные Месропом Маштоцем армянские буквы.
Тот ребенок, что только появился на свет в одном из родильных домов Армении и еще не знает: все, что было до него, существовало для него, и он – наследник и продолжатель всего этого…
Так скажет густой голос. Воодушевленный его словами, оркестр зазвучит еще мощнее. И когда все в один голо спросят его:
- Кто же ты, наконец, путник?
Он голосом, исполненным мощи всей тысячелетней истории, ответит:
- Я Армения, я армянский народ, Путник Вечности, пришедший из глуби веков и идущий в грядущие века, чья песня не имеет конца, пока жив хоть один армянин на этой земле, под этим вечным солнцем.
Перевод с армянского А.А. Гамбарян

Spasibo Natali jan klassnyi klip