Главная
Регистрация

Вход
ՀԱՅԵՐ ՄԻԱՑԵՔ
Приветствую Вас Гость | RSSЧетверг, 2024-03-28, 20.54.55
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 2 из 2
  • «
  • 1
  • 2
Forum » ARMENIA » Разное » Акрам Айлисли: Каменные сны. (Роман-реквием. С азербайджанского. Перевод автора)
Акрам Айлисли: Каменные сны.
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.09.07 | Сообщение # 11
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online
— Где ты подрался?— Я не дрался.— Кто же тогда тебя так отделал?Садай ничего не ответил. А после долгого молчания так горько разрыдался, что Азада ханум пожалела о своем вопросе.— Азя, на вокзале сожгли молодую женщину! Ее облили бензином и живую подожгли!— Кто сжег? — спросила Азада ханум, утирая слезы.— Женщины, Азя. Толпа уличных торговок. Будто это не люди были, а орава настоящих джиннов.— Это женщины сделали с тобой такое?Артист удивился, потому что действительно не сознавал, в каком виде пришел домой.— Не знаю. Я ничего не смог понять. Когда эти дьяволицы сожгли ту армянку и тут же испарились, я увидел, что стою на вокзале один.А потом он стал рассказывать такое, что Азаде ханум стало не по себе.— Вчера я видел во сне, будто какому-то армянину дали денег, чтобы он убил меня.— Кто? Кто собирается убить тебя?! — не своим голосом закричала Азада ханум, уже не владея собой.— Тому армянину деньги дали наши: те, кто сейчас во власти.— Очнись! Давно уже нет здесь никакой власти. А если и есть, то она как раз и сеет всюду семена вражды. По-твоему это народ устроил в Сумгаите тот адский кошмар? Нет, родной мой, нет! Это было устроено КГБ или, возможно, остатками власти, разделившимися теперь на разные мафиозные группировки. Я никогда не поверю, Садай, что без реально существующего организатора азербайджанцы могли пойти на такую безумную дикость.— Как ты можешь говорить такое? Ты же была в Айлисе, — сказал артист, пронзительно печально взглянув на жену, и тут же по-детски печально опустил голову.— Да, я была в Айлисе и знаю, что турки зверски жестоко обошлись там с невинными людьми. А ты был в тех местах, откуда армяне выгнали тысячи несчастных азербайджанцев. Хоть раз ты подумал, каково этим несчастным, оставшимся теперь без крова и без малейшей надежды на будущее? Разве о них думают заварившие эту кровавую кашу их собственные подстрекатели, которых проклинают теперь сами несчастные армяне — и карабахские, и здешние, бакинские, и которым наплевать на нас только потому, что, по их мнению, мы тоже турки. Если турки вас резали, идите, разбирайтесь с ними, при чем здесь мы? Чем эти армянские крикуны лучше наших доморощенных? Почему ты об этом не думаешь, родной мой? Ты, как началось все это, стал сам не свой. Знаешь, как ты исхудал, милый? Если себя не жалеешь, пожалей хотя бы меня. Пойми, Садай, так нельзя. Ты в этом мире ничего не изменишь, только окончательно погубишь себя. Говоришь, ходил на вокзал? Да что ты там делал, милый?— Я хотел… Я хотел… Я хочу умереть, Азя, — с трудом вымолвил он.Азада ханум, поняв, что муж на грани помешательства, замолчала.Садай Садыглы, окончательно замкнувшийся в себе, теперь был полностью отрешен и от жены, и вообще от всего земного. Азада ханум поняла, почему муж ходил на вокзал. Садай целыми днями торчал там лишь для того, чтобы встречать и провожать знакомый ему с детства поезд “Баку—Ереван”. В этом поезде, проходящем через его родной Ордубад, он каждый день мысленно путешествовал, лелея новую бредовую мечту об Эчмиадзине, где он собирался принять христианскую веру.

Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.09.42 | Сообщение # 12
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online
ГЛАВА ТРЕТЬЯ


 
МОЛОДОЙ АВТОР ПЬЕСЫ, В КОТОРОЙ НИКОГДА НЕ СЫГРАЕТ САДАЙ САДЫГЛЫ,ОБВИНЯЕТ БЫВШЕГО ХОЗЯИНА СТРАНЫ В МОРАЛЬНО-НРАВСТВЕННОМ ГЕНОЦИДЕ ПРОТИВ СОБСТВЕННОГО НАРОДА Быть может, Садаю Садыглы опять снился один из тех прекрасных летних дней, проведенных в Айлисе с доктором Абасалиевым. А может, в ушах артиста до сих пор стоял голос тестя, звучавший вчера по телефону из Мардакян. Во всяком случае, этим утром, как только Садай проснулся, ему показалось, что весь мир заполнен звонким и бодрым голосом профессора Абасалиева. И продолжая слышать этот бодрый и звонкий голос, Садай чувствовал себя как никогда бодрым и спокойным: казалось, в мире, где еще слышен голос доктора Абасалиева, ему легче переносить свою боль.Была предпоследняя суббота 1989 года. Прошел примерно час, как Азада ханум ушла на работу, и едва она вышла из дома, как начал звонить телефон. Он звонил уже больше часа с пяти—десятиминутными перерывами, но Садай трубку не брал.
В паузах между звонками в ушах артиста звучал приторно-сладкий голос, а перед глазами стоял хорошо знакомый облик Мопассана Мираламова, директора театра, из уст которого неслись строки известного народного поэта:“Приветствуем великого мастера,Вечности равен он!”24Уже больше недели директор ежедневно звонил Садаю Садыглы и вместо приветствия каждый раз повторял эти вызывавшие у него почти физическую тошноту пошлые до омерзительности стихи.В конце концов Садай вынужден был снять трубку.На этот раз звонил не Мопассан Мираламов, а Нувариш Карабахлы.— Брат, что ты к телефону не подходишь? — спросил он своим тихим хриплым голосом. — Я тебе уже раз пятьдесят звонил. Весь извелся — все думаю, не случилось ли чего. Тут земляк твой приехал, односельчанин… Твой друг детства — Джамал!— Куда приехал? — Садай спросил это с таким изумлением, что сам испугался своего голоса.— Он здесь, в театре. Приходи скорей, он ждет тебя. — Нувариш Карабахлы сделал короткую паузу и добавил: — Он в кабинете Мопассан муаллима.Если уж Нувариш Карабахлы говорит “Мопассан муаллим”, значит, он действительно звонит из кабинета директора. В противном случае он назвал бы его как-нибудь иначе: за глаза директора все называли “дядя Мопош”.— Сейчас приду, — ответил Садай Садыглы. Однако сил двинуться с места у него не хватило.С тех пор как Джамал после седьмого класса подался в пастухи, Садай ни разу не видел его. Но всегда помнил. Более того, в последнее время его преследовала навязчивая идея поехать в деревню, во что бы то ни стало там, в горах, разыскать Джамала и наконец-то спросить у него: в тот день, после того как Айкануш во дворе церкви вымыла ему голову, действительно ли весь мир озарился каким-то бархатно-мягким желтовато-розовым светом или так показалось одному Садаю? Но сейчас, когда появилась реальная возможность повидаться с Джамалом, это превратилось в тяжелейшую обузу.Когда он наконец вышел из дома и уже садился в такси, вдруг пришла в голову мысль, что приезд Джамала, может быть, и не правда, а хитрая уловка шустрого Мопассана Мираламова. Ведь директор давно хотел любыми путями заманить его в театр и непременно заставить прочесть пьесу, которую он уже много дней расхваливал ему по телефону. Возможно, Мопош и не сочинял вовсе, что главная роль там написана специально для него, Садая. И вполне возможно, что вечный оптимист, деловой, сообразительный Мопассан, надеялся, будто исполнение главной роли Садаем Садыглы сможет поднять на ноги умирающий театр. Таков уж был его характер: если брался за что-то, обязательно должен был довести дело до конца. А узнать, что у Садая когда-то был друг детства Джамал, особых сложностей для Мопоша не представляло — об этом когда-то директор мог услышать от самого Садая и запо-мнить. Во всяком случае, истина была такова: едущий сейчас в такси артист особой охоты видеться с Джамалом не имел.Однако оказалось, что Джамал действительно приехал.Он с серьезным видом расположился в теплом и уютном кабинете Мопассана Мираламова, одетый в новенький дешевый костюм, на голове — дорогая бухарская папаха. Загоревшее в горах до медного оттенка лицо его и большие карие глаза сияли от волнения и возбуждения, вызванных непривычной обстановкой.Нувариша Карабахлы Садай в кабинете не заметил. Наверное, на репетиции, решил он, или на съемках где-то на телевидении. (Садай не был в курсе того, что Нувариш давно уже напрасно просиживает в разных приемных важных людей, будучи занят поисками пистолета.)Увидев Садая, Мопассан Мираламов с неожиданным для своего возраста проворством вскочил с кресла, бросился к артисту, прямо у дверей обнял его и крепко прижал к груди. Он смог даже выжать из глаз слезу в стремлении продемонстрировать, как он счастлив видеть его.Джамал, по-детски наивно вытянув губы трубочкой, явно готовился горячо поцеловаться со своим одноклассником. Садай прижал к груди голову друга вместе с его шикарной папахой. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. И этих коротких секунд хватило Джамалу, чтобы собраться с мыслями, решить, с чего начать разговор, и даже сначала маленько растрогаться, а потом и расплакаться — громко, со всхлипами.— Я здорово влип, брат! — проговорил он. — Приехал просить твоей помощи. Моего сына арестовали и посадили в тюрьму. В районе не осталось кабинета, куда бы я не стучался. Никто меня и слушать не хочет. Вот, приехал сюда, может, здесь смогу найти помощь.— А за что арестовали твоего сына? — раздраженно спросил артист, которому явно не понравилось, как Джамал по-бабьи плачет.Джамал не ответил. Достав из кармана платок, он тщательно утер лицо от слез и пота, выступившего на лбу. Потом, окончательно придя в себя, стал рассказывать уже тихим и спокойным голосом.— Это мне Божье наказание за мою глупость, Сары. Каким надо быть дураком, чтобы взять себе в невестки внучку этого мясника Мамедаги, смешать свою кровь с кровью этой собачьей породы. Вот и мучаюсь теперь. Она меня просто за человека не считает, а на свекровь свою бросается, как бешеная собака. Только и знает, что ворчать, ругаться и проклинать. Опозорила нас на всю деревню. А тут схватила острый секач и ударила по собственной голове: вот какая стерва! А потом, по наущению отца своего, Джингеза Шабана бросилась в город, в больницу: мол, смотрите люди, муж меня убить хотел!.. Оклеветала парня и посадила. А я уже двадцать дней обиваю чужие пороги. У кого только в районе я не был, никто и слушать не хочет. Всякую надежду потерял. Вся надежда на тебя, Садай. Ты можешь помочь мне. Ты как-никак человек известный. — Джамал замолчал, устремив на Садая полный кротости взгляд.Садаю стало жаль Джамала. Он ощутил одновременно огромное сострадание и к себе, и к Айлису, даже к этой сумасшедшей скандальной дочери Джингеза Шабана. Серый в эту пору Айлис, серые горы… Мерзнущие, едва дышащие от холода в ожидании прихода весны камни, улицы, дома. Каменная церковь. Тот самый вытекающий из-под ее каменных стен самый мощный в Айлисе кяризовый родник и его растекающаяся сейчас по ледяным арыкам чуть почерневшая, смешанная с каким-то безымянным страхом вода, тот самый чудный черный лисенок — маленькое Божье создание. И еще — то алое кровавое пятно, навеки застывшее на каменном заборе у родника — там, где Джингез Шабан подстрелил его. Вглядываясь в серый и жалкий лик Айлиса, артист вдруг всем сердцем устыдился, что когда-то хотел спросить у Джамала о том желтовато-розовом свете.


Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.10.23 | Сообщение # 13
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online

— Посмотрим. Что-нибудь придумаем, — неуверенно, безо всякой надежды ответил Садай Садыглы и чуть громче добавил: — Ну давай рассказывай, что нового в Айлисе?— Да что может быть нового в Айлисе? Все тот же, каким ты его видел, — с крайней неохотой отозвался Джамал.— А ты знаешь, сколько лет я не был в Айлисе?— Да хоть сто. Не будь ты там сто лет, в Айлисе ничего не изменится, — ответил Джамал и жалко улыбнулся почему-то только Мопассану. Потом, решив, видимо, что должен хоть что-нибудь рассказать Садаю про Айлис, нехотя заговорил: — В этом году перед самой весной скончался Мирали киши, наверное, ты слышал об этом. На днях и Аных отдала свою поганую душу Азраилу25. И сколько злобы в старухе: даже на пороге смерти так и осталась армянкой. Когда пошли наши женщины попрощаться с ней, она им всем заявила: мол, я и не думала менять свою веру и никогда от своего Бога не отрекалась. То есть я до сих пор вас, если выражаться культурным языком, вообще-то водила за нос… До чего же подлые эти армяне! — Джамал забавно сморщил лицо и опять кротко и осторожно посмотрел на Мопассана Мираламова. Потом перевел взгляд на Садая и в какой-то странной растерянности опустил голову.— Что, теперь и в Айлисе вошло в моду нести бредни про армян? — еле слышным сдавленным голосом спросил Садай и попытался представить себе на смертном ложе последнюю армянку Айлиса Анико, окруженную в смертный час айлисскими мусульманками.Но сцену ее смерти он представить себе не мог. А представился ему лучший в Айлисе, большой двухэтажный дом. Уставленная всевозможными цветами высокая веранда. Ведущие к ней прочные каменные ступеньки, ласкающие взгляд своей безупречной чистотой и аккуратностью. Мир в глазах Садая сделался намного светлее от пестрых цветов Анико, выращенных ею во дворе Вангской церкви и ею же круглый год обихаживаемых. Глядя на дорогую папаху Джамала, артист вспомнил его грязную, завшивевшую кепку, которую некогда сняла со страхом с его головы Айкануш:— Если б у тебя был Бог, ты бы тоже ему изменять не стал! — громко и безжалостно сказал артист. И тут же (то ли сожалея о сказанном, то ли по какой-то иной причине) почувствовал в душе страшную пустоту — какую-то не имеющую конца и края беспросветную развалину — без жизни и без воздуха. В краткое мгновение молчания, возникшее после его слов, он успел увидеть в глазах Мопассана Мираламова подозрительно-укоризненную холодную улыбку, чисто выбритое сытое лицо директора вдруг посерело. Однако — подумать только! — гневные слова Садая Джамала нисколько не обидели.— Это ты верно сказал, — ответил он. — Армяне со своим Богом всегда в ладу.Слова показались Садаю до боли знакомыми. Артист воспринял их не только как слова, но и как некий позабытый звук, как ласковый добрый свет, когда-то существовавший в этом мире и потом бесследно исчезнувший. Каким-то чудесным образом Садай Садыглы нашел в этих словах покой и утешение для себя. Он готов был распотрошить всю свою память, чтобы вспомнить, от кого, когда и где впервые услышал эти слова. Ему захотелось обнять, прижать к груди весь Айлис как один общий дом, потрясти его, как небольшое деревце, набрать в горсть и выпить, как глоток воды, чтобы вспомнить — кому в Айлисе могла принадлежать изначально только что произнесенная Джамалом простейшая и в то же время до невероятности содержательная фраза.Непостижимы тайны твои, Господи — разве эти слова не могли быть произнесены когда-то Его Истинным Величеством, самим непостижимым Айлисом: “Армяне со своим Богом всегда в ладу”.Искренне обрадованный, Садай обнял Джамала за шею.— Эх, Джамбул ты и есть — Джамбул! Вот каким ты оказался честным. Не обиделся. Я же обидел тебя.— Честному человеку незачем обижаться на честные слова! — солидно выделяя каждое слово, проговорил Джамал. — Говорят же: лучше быть слугой у честного слова, чем господином лжи.— Ты в первый раз в Баку?— Нет, приезжал пару раз. А одна из моих дочерей здесь замужем.— Кому же, уезжая, ты оставляешь горы? — шутя, спросил Садай.— Да кто же замахнется на хозяина гор? — разумеется, имея в виду Бога, серьезно ответил Джамал.— Ты уже не пасешь овец?— Пасу, отчего же не пасти? У меня в Айлисе куча внуков. Они и без меня справляются с хозяйством.Садай встал и начал прохаживаться по кабинету.— Так что же нам делать?— Ты насчет чего?— Да насчет тюрьмы, как быть с ней?Мопассан Мираламов, словно дожидавшийся именно этого момента, встал с места.— Что же тут сложного? Ты напишешь на имя районного прокурора хорошее письмецо, а наш брат отдаст ему. Прокурор тебе не откажет. Освободят парня, и все дела. — Директор тайком подмигнул Садаю Садыглы и протянул ему заготовленные заранее бумагу и ручку. — Какое право имеет прокурор не прислушаться к словам известного народного артиста? (В неофициальной обстановке он всегда называл Садая Садыглы “народным”.) К тому же никто ведь никого не убил. Ну случилось, подрались, поссорились. Так помирятся, и все. — Директор втихомолку опять хитро подмигнул Садаю, и только теперь артист понял, что Мопош просто хочет поскорее отделаться от Джамала.— Нет, так не годится. Что прокурору от моего письма, если у него есть возможность отхапать у кого-то деньги? — Артист решительно смял протянутую ему бумагу, давая директору понять, что не согласен с его мошенническим фокусом. И взглянув на грустное озабоченное лицо Джамала, вновь увидел в глубинах своего сердца темный, бессолнечный, безрадостный, мертвый, тоскливый Айлис. Айлис, утративший величие своих гор и церквей своих, таких же величественных… Серые безлюдные улицы. Мертвецки оголившиеся после осени дворы. Оставшиеся без единого листочка бездыханные деревья, опустошенные горы — без чабанов и без овец. Лишь серые вороны летали в сером мертвом небе над серым мусульманским кладбищем. Ощутив жуткую безысходность, Садай после долгих раздумий сказал:— Может, отыщем Бабаша?!Джамал обрадовался и моментально ожил.— Да! — воскликнул он взволнованно. — Давай найдем его! Он мне обязательно поможет. У него большая должность, почет, уважение — все есть у Бабаша. — Он вскочил из-за стола. — Ты только проводи меня к нему. А остальное уже мое дело.Садай Садыглы был достаточно наслышан о больших карьерных успехах Бабаша. После недолгой работы в ЦК комсомола он сразу же занял должность председателя райисполкома одного из крупных районов Баку. Был первым секретарем райкома, довольно долгое время занимал даже министерское кресло. В последнее время Бабаш был заведующим отделом Центрального Комитета, а всего месяца два назад была создана новая организация — “Общество преданных народу”, председателем которой стал Бабаш Зиядов.Садай, многие годы избегавший общения с Бабашем, сейчас ради Джамала был готов на все. Однако он точно не знал, где находится организация, которой руководит Бабаш. Несмотря на это, он без колебаний решил отправиться на поиски. Обеспокоенный этой решимостью директор засуетился, выбежал из-за стола, не давая им уйти из кабинета.— Куда вы?! — воскликнул Мопош, загораживая выход. — Вы имеете в виду своего земляка Бабаша Зиядова? Так потерпите немного. Давайте позвоним, спросим. Может, его и нет на месте.На столе директора стояло три телефонных аппарата, внешне ничем друг от друга не отличавшихся: внутренний, городской и трехзначный — правительственный. То, что Мопош снял трубку именно этого аппарата, отразилось на его лице, внезапно ставшем отстраненно серьезным. Явно демонстрируя собственную значимость, он набрал три цифры. Однако, услышав голос Бабаша Зиядова, скрыть своей растерянности не смог.— Здравствуйте, Бабаш Билалович! Это Мираламов... Да, из театра... Дай и вам Бог… Бесконечно благодарен… Будет. У нас есть прекрасная пьеса… Сам?.. Конечно, знает. Да, да, он в курсе… Лично ознакомился с пьесой… Понравилась. Очень понравилась… Да, тема очень актуальна… Его образ?.. Есть, есть. Да вся пьеса о бесчинствах, которые он, бессовестный, тринадцать лет творил здесь… В главной роли?.. Да, да, он и есть. Ваш односельчанин, наша гордость. Собственно, автор писал эту роль специально в расчете на Садай муаллима. И Сам сказал, что хотел бы видеть в этой роли Садая Садыглы. Да, да, Сам.Садай Садыглы знал, что с приходом во власть нового Первого повсюду развернулась кампания по разоблачению бывшего, теперь уже опального. По тому, как директор вдруг вскочил с места и стал благодарить Бабаша, артист понял, что Бабаш Зиядов что-то пообещал театру. Несомненно, Бабаш догадывался, что Садай сейчас в кабинете директора. Однако верный чиновничьей этике Мопассан ждал, пока Зиядов сам выразит желание поговорить с артистом. И наконец эта долгожданная минута настала:


Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.11.01 | Сообщение # 14
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online

— Да, он здесь, рядом со мной, хочет поклониться вам. — И Мопош, чуть ли не танцуя от радости, передал трубку Садаю.Поздоровавшись с Бабашем, артист сразу перешел к делу.— Джамал приехал, — сухо сообщил он. — У него дело к тебе.— Неужели такое трудное? — попробовал пошутить Бабаш.— Для тебя это будет нетрудно.— Почему же тогда оно для тебя трудное, великий артист? Неужели люди уважают тебя меньше, чем нас?— Если б я мог помочь, то не стал бы звонить тебе. — Садай старался быть насколько возможно приветливым. — Ну как, примешь его?Видно, Бабаш Зиядов быстро понял, что шутки с артистом ни к чему хорошему не приведут, и после недолгого молчания ответил уже серьезным тоном:— Ладно, пусть приходит, я приму его. — Потом опять помолчал и с плохо скрываемой обидой в голосе добавил: — Я думал, ты позвонил, чтобы поздравить меня…С этими словами Бабаш повесил трубку, а артист так и остался с трубкой в руке, непонимающе глядя на Мопассана Мираламова.— Слышал? Говорит “не поздравил меня”. С чем это я его должен был поздравлять?— Не знаю… — задумчиво пробормотал директор, не отрывая глаз от телефонного аппарата. — Во вчерашнем “Коммунисте” вышла его большая статья. Наверное, он это имеет в виду.— Он тоже писателем стал?! — буркнул артист и направился к двери вслед за выходящим из кабинета Джамалом.— Куда ты?! — неожиданно грубо заорал Мопассан.— Провожу его, сам он не найдет дорогу.— Сиди. Мой шофер отвезет его. — Мираламов чуть ли не вытолкал Джамала из кабинета, вцепился в руку Садая, подвел и усадил его в кресло. — Слушай, что с тобой происходит? — явно жалея артиста, проговорил Мопассан опечаленным голосом.— А в чем дело?— Я целый месяц не могу вытащить тебя из дома.— Не преувеличивай, месяца еще нет, — отозвался Садай Садыглы.— Когда ты был здесь в последний раз? Если вспомнишь, с меня хороший хаш.— Честное слово, Мопош, устал я, все опротивело, — искренне признался артист.— От чего ты устал? Кто тебе опротивел? Когда к тебе здесь плохо относились? А ты заперся и сидишь дома. Не понимаю, что можно целыми днями делать дома?Мираламов достал из кармана пиджака ключ, не спеша стал открывать дверцу замаскированного под сейф старинного шкафчика — в театре его называли “тайником Мопоша”. Он извлек оттуда хранимую для самых уважаемых гостей бутылку французского коньяка, коробку московских конфет, две хрустальные рюмки и поставил все это на стол.— Ну давай посидим, — сказал он, разливая коньяк по рюмкам. — Посидим немного, развеемся.Уже много месяцев Садай Садыглы совсем не пил спиртного. Он почему-то убедил себя, что, если выпьет, обязательно что-нибудь натворит. Причем что-то очень страшное. Однако выпитый сейчас коньяк тут же освободил его от этого страха. Приятное ароматное тепло разлилось по телу, проникло в душу, впиталось в кровь. И все вокруг неожиданно сделалось шире, свободней, добрее.И отчего же, Бог мой, в давно забытом тобой Айлисе опять ожили все горы и камни Твои? И каким образом, Господи, голос ушедшей в небытие Анико мог сотворить из ничего еще одно яркое, живое и звонкое айлисское утро? И почему, Создатель, Садаю так сильно захотелось вдруг хвалить и прославлять перед Мопассаном Анико — сказать о трудолюбии и чистоплотности этой последней жительницы
Айлиса — армянки по национальности?У артиста возникло страстное желание сказать директору театра какие-то возвышенные слова вообще об айлисских армянах, об их чудотворно-созидательном трудолюбии и нескончаемой вере в Бога. Однако он не стал этого делать. Понял, что нет никакого смысла рассказывать о ком-то из айлисских армян человеку, не рожденному в Айлисе, не имеющему представления о перезвоне колоколов, когда он разом доносится из двенадцати айлисских церквей; ничего не слышавшему о черном коне Адиф-бея и остром кинжале мясника Мамедаги; ни разу не видевшему того желтовато-розового света, который, таинственно сияя на высоком куполе церкви, быть может, и по сей день завораживает душу какого-нибудь айлисского мальчишки.Нет, Мопассану Мираламову он не сказал ни единого слова об Айлисе. Вместо этого похвалил коньяк Мопоша, сказал добрые слова о конфетах. А в душе подумал, что зря он так настойчиво избегает людей. Одиночество, подумал он, и есть смерть, а возможно, и хуже смерти. И еще он подумал, что хорошо все-таки хоть изредка выпивать, иначе можно уйти из жизни, так и не выбравшись из липучей тоски.После рюмки французского коньяка и у Мопассана Мираламова явно улучшилось настроение. Лицо его прояснилось, глаза засияли. Но “дядя Мопош”, которому не терпелось поговорить о новой пьесе, вовсе не спешил перейти к делу. Может быть, он хотел сначала (согласно плану) поднять настроение артисту, чтобы потом легче было уговорить его. А может, тянул время, боясь услышать отказ Садая Садыглы, характер которого он хорошо знал. Или и сам директор не был уверен в художественных достоинствах пьесы, присланной в театр из Центрального Комитета, и потому сейчас, в дружеской обстановке, ему было трудно расхваливать ее так же убедительно, как он не раз это делал в телефонных разговорах с артистом.Мопассан Мираламов опять разлил коньяк по рюмкам. Отхлебывая его маленькими глоточками, он улыбнулся, весь сияя от счастья.— Смотри, мастер, как все здорово вышло! Оказывается, Бог и ко мне благосклонен, хоть я вовсе не такой святой, как мой лучший друг Садай Садыглы. Все это сам Бог устроил. И пастуха твоего сегодня послал сюда именно Аллах. Если бы не он, я бы тебя, может, еще месяц не смог выманить из дома. А как замечательно вышло с Зиядовым. По какому поводу я стал бы звонить Зиядову, если бы твой друг детства не явился сюда собственной персоной? Ты слышал, как я обворожил его именем нового Первого? Зиядов уже готов профинансировать три-четыре просмотра нашего будущего спектакля. И профинансирует — я в этом уверен стопроцентно. Он сейчас опять на коне. Они дружили с нынешним Первым еще на комсомольской работе.— А разве Бабаш не был человеком Бывшего? — простодушно спросил Садай Садыглы, все мысли которого были заняты Джамалом.— Выпей, — предложил директор, кивая на рюмку, стоявшую перед Садаем. — Это же настоящий бальзам. У меня есть отличный чай, сейчас заварим. — Он поднялся, наполнил водой электрический самовар, включил в розетку. — Брось ты, ради Бога! Разве бывший Первый когда-нибудь хотел видеть рядом с собой живого человека? Да кто при нем посмел бы сказать: я тоже человек, сын такого-то мужчины или такой-то женщины? Если в ком и было что-то человеческое, он своими жандармскими методами мог любого превратить в какую угодно тварь, лишь бы тот покорно служил ему. Он всех без исключения вынудил надеть на морды маски. Как теперь мы можем сказать, кто из них был его человеком, а кто не был?Садай Садыглы вспомнил, как извивался и кланялся перед бывшим Первым сам Мопош каких-нибудь десять лет назад в этом кабинете, и еле сдержался от смачной матерщины. Он залпом выпил коньяк и поставил рюмку на стол.— Постой, постой, имей совесть! — воскликнул он. — Это ты мне говоришь?!Внезапная вспышка артиста повергла Мопассана в растерянность, сбила с него спесь.— Если не с тобой, то с кем же теперь мне, брат мой, делиться? — жалобным голосом произнес он. — Я же правду говорю, разве не так? Если б все эти, действительно были его людьми, то хотя бы кто-нибудь из них хоть раз поехал бы сейчас навестить его. Ведь говорят, никто к нему и близко не подходит. Сидит себе на даче и волком воет от одиночества.— Конечно, воет, а ты бы не взвыл? — Артист, встав с места, принялся прохаживаться по комнате. — У людей, которым он плевал в лицо, еще и слюна не высохла, а они уже выстроились в очередь, чтобы лизать зад новому Первому, как ты его помпезно именуешь, то ли от “любви”, то ли из страха.Мопассан не смог скрыть своего смущения, тем не менее взял себя в руки и нашел что ответить.— Да, это так. Ты совершенно прав. И мы такие же: и я, и этот Бабаш Зиядов. Но ведь и это, брат мой, его наследство. Ведь он за тринадцать лет у нас на глазах превратил раболепие в образ жизни целой страны. Разве может Новый за пару лет что-то изменить? — Мопассан от волнения даже покраснел. — Но все исправится, вот увидишь, постепенно все изменится.— Нет, ничего не изменится, — лихорадочно-взволнованно сказал Садай Садыглы. — И ничего вы не сделаете с бывшим Хозяином, как его до сих пор величают в народе, даже если будете еще громче поносить его. Теперь вы собираетесь взвалить на него всю вину за собственную рабскую покорность, чтобы выйти из этого дерьма чистенькими. Жаждете кровопускания и при этом страшно торопитесь, потому что хотите всего сразу и побольше и главное — без затрат энергии и ума. А вот он достиг своей вершины благодаря собственному уму. И врожденная страсть к власти питала его энергию. Да, он слагал рабские гимны, но разве не вы хором пели их? Теперь же, в самый разгар продажности, когда в людях не осталось ни капли совести и стыда, когда обида и злость душат всех, когда лжи стало так много, что трудно не потерять ориентиры, вы нашли в себе “смелость” предъявлять счет опальному Хозяину. — Отрешенно помолчав, он продолжил, по-прежнему сурово и непреклонно: — А он заслуживает уважения хотя бы за то, что имел ясную жизненную задачу, пусть даже полицейско-насильственную. Он был человеком живого гибкого ума и сообразительности невероятной. Этот человек всегда четко знал, что ему надо. И вдобавок был силен чертовски. — Артист говорил громко и уже почти не сердился, напротив, сдержанно ликовал.Мопассан Мираламов сидел неподвижно. Давно и хорошо знавший артиста, он, возможно, заранее предполагал, что Садай Садыглы не пойдет теперь против опального бывшего Вождя, не станет петь в одном хоре с его новоиспеченными противниками: это было бы против его характера. Но сказанное артистом вызывало в нем тревогу.— Вот как, вот как, — растерянно пробормотал он. — Честно говоря, я так и думал. Я знал, что плыть по течению ты не станешь. — Мопассан говорил мягко и дружелюбно, стараясь держаться солидно. — Ты терпел от него много зла, но не хочешь отвечать злом за зло. Однако подобная щепетильность делала бы тебе честь, если бы сейчас мы говорили о рядовом человеке, незаслуженно обиженном. Но мы говорим о государственном деятеле. Поэтому я склонен думать, что ты поддался чувствам. Ведь ты не так думал всего два-три месяца назад, когда мы встречались в театре минимум раз в неделю.— Да, встречались, — ответил Садай Садыглы, страдальчески жмуря покрасневшие от волнения глаза. — Но мне с лихвой хватило этих двух-трех месяцев, чтобы ясно представить себе, куда ведет страну весь этот перестроечный лай и вся эта политическая шумиха. Я убедился, что так бездарно разваливать страну могут только сверхбездарные люди. Ты разве не видишь, что ни в одном их действии нет ясного смысла? А вся эта их перестройка — не более чем новое оружие в борьбе за власть. Народ в полной растерянности, никто не верит, что он хозяин своей судьбы. Все трещит и разваливается. Страна становится смрадным болотом. А свора говорливых псов, опьяневшая от дармовой свободы, денно и нощно соревнуется в пустой, беспредметной болтовне. Должно утечь много воды, чтобы эти ненасытные говоруны захотели хотя бы услышать друг друга. — Артист говорил страстно, будто на сцене, желая докричаться до последнего зрителя. — А твоему Новому с его другом по комсомольской юности вместо того, чтобы обдумать и уразуметь смысл происходящего, так не терпится дать Бывшему по зубам лишь по той пошлой и банальной причине, что при нем они долго плелись в хвосте у власти, хотя и ту власть получили из его рук. — Артист снова стал нервничать, волнение перехватывало горло. — Да, он собирал вокруг себя подхалимов и периодически публично издевался над ними. Но, как я теперь понимаю, потому, что наверняка знал: каждый подхалим в глубине
души — потенциальный тиран. И в каждом таком мелком тиране видел жалкую пародию на себя. Но все это было вчера. А что, сегодня лучше, что ли, стало? Страну превратили в огромный сумасшедший дом. Даже Кремль напоминает шарашкину контору без сторожа, где самозваные политические вундеркинды заигрались в своих затеях, загнав страну в тупик. Испытывают народ, обещая ему какие-то иллюзорные перестроечные чудеса, а что на самом деле? Всеобщее одичание. Кругом полыхают пожары, а кучка шустрых молодчиков с мутной совестью безответственно призывает людей к еще большей социальной активности. В сравнении с такими политкакашками я готов поставить Бывшего на уровень великих людей…Знающий наизусть десятки монологов Садая Садыглы, произнесенных со сцены под обвал аплодисментов, Мопассан Мираламов как опытный театрал завороженно слушал этот монолог. Он и раньше знал, что Садай Садыглы давно перерос артиста, но теперь ему стало страшновато. Он не собирался возражать Садаю, но вдруг словно какая-то муха его укусила. Злорадно потирая руки, он неожиданно прервал актера:— Постой, постой! А ты не думаешь, что Он сам устроил Сумгаит, чтобы отомстить Кремлю?— Нет, даже мысли такой не было, — без колебаний ответил Садай. — Более того, я абсолютно уверен, что, когда обезумевший от дармовой вольницы люд творил в Сумгаите черные дела, он сидел перед телевизором на даче и плакал горькими слезами, ужасаясь тому, что творит бездарная политика в этой некогда примерной Советской Социалистической республике.— Ну, ты даешь сегодня, ей-богу! Как будто уже забыл, каким он был невыносимым человеком. Ты только что возмущался при своем земляке, что теперь каждый, кому не лень, несет бредни про армян. Но ты же прекрасно знаешь, что армяне отвернулись от нас в результате его хитрой и коварной политики. А ты теперь делаешь вид, будто всего этого не было. Восхваляешь его, решив, что этого требует долг чести и порядочности. А ведь он тебя люто ненавидел, и это знали все.Артист был ошеломлен фальшью запоздалой смелости Мопассана.— О Господи, держи меня, держи! — громко воскликнул он. — Ты опять врешь, Мопош, он иногда мне и симпатизировал. У него всегда был свой интерес, этого я не отрицаю. Но он никогда не разбрасывался людьми, которых народ ценил и уважал.
И в том, как Бывший относился лично ко мне, он был виноват ровно столько же, сколько и я сам. Ненависть к гэбистской системе была тогда моим дыханием. Я хотел в одиночку спасти честь азербайджанского театра — вот каким я был дураком! И, как мне кажется теперь, каким-то чутьем он понимал мое донкихотство. Потому что сам был талантлив, Мопош! — Артист задумался, досадуя на свой горячий порыв, потом продолжил сдержанней: — Он запретил мне казенное благополучие и дешевую славу. Он толкал меня на мятеж против него же самого. И мне по душе была роль, которую он выделил мне в этой беззлобной трагикомедии. Ведь я всегда считал, что надо периодически портить отношения с властью, чтобы сохранить в себе ощущение свободы.
В этом смысле я готов считать его своим крестным отцом.— А ты, родной мой, не замечаешь, что бесконечно противоречишь сам себе? — тихо спросил Мопассан.Сжигаемый внутренним огнем Садай Садыглы или не услышал его реплики или решил пропустить ее мимо ушей.— Но это было тогда, когда я мог находить в себе силу, чтобы подняться после любого удара. Теперь таких сил у меня нет. Я уже ничего не понимаю, Мопош, клянусь могилой матери. Признаюсь тебе, Мопош, я боюсь. Мне постоянно снятся кошмары — один страшней другого. Я давно уже стараюсь не иметь никаких связей с внешним миром. А когда сталкиваюсь с ним, поражаюсь тому, что в нем происходит. Люди изменились до неузнаваемости. Это же ужасно, Мопош, что в целой стране не оказалось ни единого духовного авторитета, который, не боясь за свою шкуру, мог бы сказать народу правду. Где наша гуманная нация? Где наша прославленная интеллигенция? Я это давно чувствовал, Мопош, думал об этом и раньше: петля, которую затягивал на горле непокорных наш бывший “отец родной”, когда-нибудь и без него должна была додушить нашу несчастную интеллигенцию. — Артист замолчал, ощутив внутри жуткую опустошенность.Мопассан взволнованно вскочил с кресла и воскликнул:


Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.11.36 | Сообщение # 15
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online

Мопассан взволнованно вскочил с кресла и воскликнул:— Брат, ты гений, клянусь Аллахом! Какой прекрасный монолог ты произнес. Только, родной мой, разве я возражаю? Ведь и я говорю то же самое.— Нет, ты говоришь: сотворим себе еще одного властолюбивого Хозяина страны. Чтобы он, когда ему нечего делать, приходил поразвлечься здесь с нами. Ведь и ты видишь, что место бывшего Хозяина пусто. Весь народ сейчас устремил взоры на это пустое место и с дьявольским беспокойством в душе втайне тоскует по Бывшему. В этом-то и сила его. Он оставил после себя такую пустоту, заполнить которую никто, кроме него, не сможет.В этот раз он сам дрожащими руками разлил коньяк по рюмкам и, едва выпив, сообразил, в чем причина беспокойства, поселившегося в каком-то уголке мозга.— Все хочу спросить, да забываю. Ты говорил, что Бабаш Зиядов написал статью. А что он там написал? Неужто тоже обличает Бывшего? — с иронией спросил он.— Нет, там, кажется, о Бывшем речь не идет. Зато твой земляк здорово проехался по армянам. — Мопассан попытался через силу улыбнуться. — Сейчас посмотрю, где-то она у меня должна быть. — Он поднялся и легко выхватил газету из толстой стопки.Это была большая статья, занимавшая целую полосу газеты “Коммунист”.
В центре крупными черными буквами был набран заголовок: “Армянский подлый след”, а в конце стояло имя автора — “Бабахан Зиядханлы”.Садай Садыглы и без очков мог разобрать выделенные жирным шрифтом и щедро разбросанные по статье слова “неблагодарные”, “коварные”, “опасный враг”… Он уже хотел отложить газету, когда взгляд его натолкнулся на слово “Истазын”, и тогда, надев очки, он стал читать всю статью.Подобную вопиющую пошлость артист, быть может, раньше встречал только в псевдопопулистских статейках новоявленных историков и впавших в полный маразм писак-романистов. Из статьи Бабаша явно было видно, что он вдоволь начитался такого рода сочинений.По мнению Бабаша Зиядова, первоначально слово “Истазын” означало “уста озан26 ”, и якобы чтобы стереть из истории следы пребывания на этой земле ее исконных обитателей, армяне намерено исказили его, приспособив к собственному языку. Эти самые “уста озаны”, мол, еще за три тысячи лет до нашей эры переселились из гористого Айлиса в междуречье Тигра и Ефрата — на “шум ер”, то есть на равнины, и создали там государство, которое на своем языке и назвали “Шумер”, так зародилась там древняя цивилизация, известная теперь под названием “шумерская”.По мнению “Бабахана Зиядханлы”, слово Айлис было образовано от слова “айладж”, то есть “место поселения”. Армяне в Айлисе якобы никогда не жили, и все церкви и кладбища ранее на “одарском”27  языке назывались “гюр од” — “бурный огонь” и являлись землями древних тюрков, более известных как албанцы. Автор с жаром доказывал, что наши “неблагодарные соседи” на протяжении всей истории изменяли топонимы на территории Азербайджана, давая им свои названия. Например, Одерман они называли Гирдиман, Гюрсу — Горис, Гурбаг — Карабах, Элвенд — Ереван, выдавая эти земли за исторически принадлежавшие им. Земля, по-одарски именуемая Гапуагыз (то есть вход, ворота), впоследствии в русифицированном варианте приобретшая форму “Кавказ”, была землей древних “эрменов” — отважных тюркских мужей, однако, мол, наши соседи взяли свое название именно от этого слова, так и возник на Кавказе никогда прежде не существовавший здесь народ — “армяне”.Свою большую статью Бабаш заканчивал хорошо известными всем и уже ставшими гимном нового времени стихами поэта Улуруха Туранмекана28 : “Азербайджан — дар, дороже крови,дороже жизни, наш дом прелестный.Кто не отдаст за него кровь и жизнь,Тот трус и негодяй бесчестный”29.  Читая белиберду Бабаша, артист, улочка за улочкой, дом за домом, мысленно шел по Айлису от Истазына (Аствасдуна) до Вурагырда — Вардакерта, а закончив чтение, вдруг почему-то подумал, что никогда более не увидит Айлиса, не пройдется по его садам и улицам.Перед его глазами встала одинокая — на мусульманском кладбище Айлиса — могила его матери. Уже неделя, как мать каждую ночь во сне приходила к Садаю. Садилась возле его кровати, собираясь поговорить с ним, но каждый раз молча вставала и уходила. Почему она молчала, чем была недовольна?.. Садай не решался спросить ее об этом. Точнее, не мог — он при матери немел. А проснувшись, всякий раз думал: может, мать недовольна и обеспокоена именно тем, что он в душе так рвется в Эчмиадзин? Никаких иных причин недовольства матери артист не мог себе представить.И вдруг ему показалось, что и самого Айлиса никогда не было на свете. Не было ни Бабаша, ни Джамала, ни Люсик… Не было и той церкви, и того напоминавшего ему улыбку Всевышнего желтовато-розового света. И сглатывая комок в горле, он думал о том, что, может быть, и Бог — выдумка, ложь? Его нет и никогда не было?— С каких это пор наш Бабаш Зиядов стал Бабаханом Зиядханлы? — спросил он с потемневшим лицом. — В Айлисе один его дедушка был муллой-недоучкой, а другой — шутом-чайханщиком.Мопассан усмехнулся, растерянно поводя глазами по сторонам.— Смотри, как развернулся этот подонок, — продолжал Садай Садыглы. — Ни стыда ни совести. Что делает с человеком ненасытная жажда власти! У этого Жопахана Пиздаханлы нашелся целый арсенал отборной лжи, чтобы оболгать свою малую родину, но не нашлось ни слова сострадания к своему крестному отцу. А ведь этого Жопохана не Бог сотворил из глины, Мопош, сотворил его тот же наш Вождь. — Он сел, опустошенный, его охватили отчаяние и уныние. — А теперь, будь добр, скажи мне, кто разрешил Бабашу Зиядову напечатать в официальной партийной газете такое зловонное дерьмо и почему под этим дерьмом он подписался не Бабашем Зиядовым, а Бабаханом Зиядханлы? В роду у этого ублюдка никогда не было ни беков, ни ханов.— Что я могу сказать, — выдавил из себя Мопош после продолжительной
паузы. — Наверное, ему посоветовали так подписать статью. Значит, так решили.— Кто это так решил?— Да наверху. Где же еще решаются такие вопросы?— А что, там, наверху, войну начинать собираются? Если Бабаш их человек, почему же в своей с позволения сказать статье он так бездумно, как безответственный митинговый “патриот”, подливает масло в огонь?Очевидно, директор решил, что настал подходящий момент для того, чтобы продемонстрировать артисту свой ум и государственный подход.— Твоя наивность убивает меня, честное слово! Разве ты не видишь, что вытворяют эти фокусники-“фронтовики”, повсюду орущие: “Карабах, Карабах!”? Да ведь им наплевать на Карабах. Их цель скинуть эту власть и взять власть в свои руки.
А чернь на улице сейчас слушает только тех, кто ругает армян. Что же в таком случае должно делать правительство? Они тоже вынуждены в своих целях разыгрывать армянскую карту. Это — политика, мастер. А политика — вещь многоликая. — И Мопассан улыбнулся, явно гордясь своим умом.— Да, да, очень большая политика. Ей-богу, просто гениально! Значит, черни опять повезло: вот какие возможности открылись для подлости. Можно творить любую пакость, все равно в конечном итоге виноваты будут армяне. — Артист близко подошел к директору и посмотрел ему прямо в глаза. — Теперь, Мопош, давай поговорим как мужчина с мужчиной: если пьеса твоя посвящена такой “гениальной политике”, то можешь заранее считать, что я от нее отказался. Я уже не в том возрасте, чтобы пропагандировать со сцены подобную чушь и пошлость.Если бы Мопассан Мираламов видел в главной роли в этой пьесе, на успех которой он возлагал большие надежды, кого-нибудь другого, то, быть может, пренебрег бы просьбой автора и даже желанием начальства и прямо сейчас рассчитал бы этого чистоплюя. Но дело было в том, что и сам он видел в этой роли только Садая Садыглы.— Странные вещи ты говоришь, — произнес он. — Разве подобает мне в таких делах хитрить с тобой? — Он вытащил из ящика стола папку и протянул ее артисту. — Вот пьеса: “Мы ад назвали раем”. Уже по одному названию видно, о чем здесь речь. Ты сам в свое время говорил нам все это, только у нас ума не хватало понять. А теперь появился молодой автор, написавший об этом пьесу. Создал в ней отрицательный образ Вождя, этакого политического авантюриста. — Директор умолк, ненадолго задумавшись. — Такой большой артист, как ты, до сих пор не получил звание народного. Почему? Потому что ты всегда говорил правду. Никогда не склонялся перед этим политическим драконом. А сейчас, тысячу раз слава Аллаху, все постепенно меняется. И Новый хорошо знает тебя. Знает, что ты один из немногих среди интеллигенции, не певших Вождю дифирамбов. Так что после премьеры сразу получишь звание, которого давно достоин. Все обговорено.Казалось, Мопассан Мираламов хочет заворожить Садая Садыглы. И любой, кто сейчас посмотрел бы на них со стороны, мог поверить, что директору это удается. Потому что артист, казалось, покорно и смиренно молча слушал Мопассана. На самом же деле Садай Садыглы просто устал. Сейчас для него не было никакой разницы между Бывшим и Новым, Мопошем и Бабашем, Джамбул Джамалом и Джингез Шабаном, между правдой и обманом, истиной и ложью. Все кругом казалось ему пропитанным фальшью и продажностью. И еще какое-то не поддающееся объяснению чувство стыда и сожаления безжалостно преследовало артиста. О чем же он столь мучительно сожалел? Может, о том, что разболтался с Мопошем, который и после всего происшедшего ничему не научился и, как встарь, старался быть безжизненной декорацией придворно-партийного театра? А может, эту бездонную душевную пустоту оставил ему после себя Джамал — такой жалкий и практичный, не имеющий ничего общего с тем желтовато-розовым церковным светом и их айлисским общим детством? Или стало ему так тяжело и тревожно оттого, что увидел он мысленно новый облик Вечного Зла, обретший и новое имя — Бабахан Зиядханлы?Так или иначе, за день до того трагического воскресенья декабря 1989 года после многочасовой утомительной беседы с Мопассаном Мираламовым Садай Садыглы находился в унизительной пустоте. И самым ужасным было то, что в этой пустоте даже священный алтарь эчмиадзинской церкви казался Садаю Садыглы таким же тоскливым, как сцена их театра.Он вышел из театра с мутным сердцем и иссушенным умом.


Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.12.10 | Сообщение # 16
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


 
ДОКТОР АБАСАЛИЕВ УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО, ЕСЛИ БЫ ЗАЖГЛИ ВСЕГО ПО ОДНОЙ СВЕЧЕ КАЖДОМУ УБИЕННОМУ АРМЯНИНУ, СИЯНИЕ ЭТИХ СВЕЧ БЫЛО БЫ ЯРЧЕ СВЕТА ЛУНЫ Густой туман, целиком поглотивший мир…Но не может мир состоять из одного только тумана. За ним обязательно что-то должно быть. Мир, скрытый туманом, скоро обязательно проявится. Садай Садыглы знал это и в своем бессознательном состоянии ждал только этого.Туман действительно стал постепенно рассеиваться, однако артист все равно не мог понять, где находится. И вдруг он обнаружил себя на холодном каменном тротуаре. И показалось ему, что он в Айлисе, сидит прямо посреди мощенной камнем улочки, идущей к Вурагырдской церкви. Однако с того места, где он сидел, ее не было видно, не было видно и высокой горы за церковью, и охваченный тревогой и страхом, артист вновь пытался понять, где он: если это действительно мощеная вурагырдская улочка Айлиса, тогда куда же делись церковь и гора?..И тогда артист со сладкой надеждой поверил, что он уже далеко и от горы, и от церкви, и от вурагырдской улицы и уже приближается к Эчмиадзину. Это новое счастье, бальзамом пролившееся ему на сердце, охватило его именно в тот миг, когда его перевозили из операционной в палату. Хоть разум его был сейчас бессилен понять происходящее, какими-то органами чувств Садай Садыглы ощутил перемену места. Лишь на четвертый день — ближе к вечеру — состояние больного стало относительно улучшаться. Говорить он пока не мог, но, кажется, слышал голоса и даже понимал, о чем говорят. Уже три дня Азада ханум неотлучно находилась при муже. Мунаввер ханум тоже проводила в палате Садая Садыглы большую часть дня.
А доктор Фарзани, казалось, обрел в лице Азады ханум давно потерянного близкого человека. Все свободное время он не покидал палату. Перемежая русскую речь с азербайджанской, они разговаривали на различные темы. Палата, куда доктор Фарзани всего четыре дня назад поместил артиста, из больничного помещения превратилась в дом, где живет дружная семья.Азада ханум пока не решалась сообщить отцу о тяжелом состоянии мужа.
И доктора Фарзани просила не раскрывать всей правды в телефонных разговорах с отцом, пока больной не выйдет из комы, так как опасалась, что это может разволновать его. Однако в этом вопросе доктор Фарзани не хотел изменять и своему врачебному долгу. “Немного похоже на краниостеноз — не тревожьтесь, все пройдет”, — говорил он. Ведь при желании краниостеноз, то есть травму мозга, можно было истолковать и как травматическую кому.Никого, кроме Нувариша Карабахлы, доктор Фазрани не пускал к больному. Будь на то воля Мунаввер ханум, она бы и Нувариша не пускала: ей не нравилось, что Нувариш каждый раз выходит из палаты со слезами на глазах. По мнению медсестры, его трагическая поза у постели больного наводила на мысль об оплакивании покойного.На четвертый день пребывания Садая Садыглы в больнице начали ощущаться существенные изменения в его состоянии. Он шевельнул языком, стараясь облизнуть губы. Его правая рука находилась в непрерывном движении. Артист напрягал все силы, старясь поднять ее, и Азада ханум очень опасалась этого: ей казалось, что он хочет поднять руку, чтобы перекреститься.Мунаввер ханум из ложечки поила больного мясным бульоном. Доктор Фарзани неслышными шагами прохаживался по палате, иногда останавливался и, не отрывая глаз от телевизора, о чем-то серьезно думал. Звук телевизора был приглушен, на экране какой-то плотный широколицый мужчина с густой бородой, которого
в последнее время можно было часто видеть на экране, о чем-то горячо говорил, размахивая руками.На самом же деле это был поэт Халилуллах Халилов, который благодаря своим стихам о партии и Ленине уже более тридцати лет занимал место в школьных хрестоматиях. Однако те стихи в один год стерлись из памяти людей вместе с именем автора. Ныне поэта звали Улурух Туранмекан, и сотни тысяч людей не только на митингах на площади Ленина, но и в самых далеких селах на свадьбах и поминках вдохновенно читали наизусть его поэму “Карабах — ты мой чырах30 ”. Разумеется, доктор Фарзани знать ничего не знал ни о Халилуллахе Халилове, ни об Улурухе Туранмекане. Возможно, просто как врач он хотел понять, из каких источников черпает этот человек свою неуемную энергию. Впрочем, в конечном итоге он пришел к выводу, что здесь особо понимать нечего. И подтолкнули его к такому выводу две строки, которые, заканчивая выступление, поэт произнес громче и с особым пафосом:Не зарься на мою родину, хай31 .Ведь земли не раздают в пай32.   — Ну, молодец! — махнул рукой доктор Фарзани и, отойдя от телевизора, снова стал прохаживаться по палате. — Этот бородатый ребенок, наверное, и Азраила  не боится. Думает, что не наступит день, когда и ему отмерят его пай земли. Длиной самое большее в два метра, а шириной — не более пятидесяти-шестидесяти сантиметров. Впрочем, нет, — засмеялся доктор, — его доля, наверное, будет чуть побольше — борода у него больно широкая.Так, в хорошем настроении, доктор подошел к больному. Осторожно приподнял его веки, внимательно вглядываясь в зрачки.— Назначения пока останутся теми же, — сказал он. — Подождем, пока он начнет узнавать людей и говорить. Надо сделать все, чтобы предотвратить инсульт. Если удастся избежать инсульта, с остальными болячками он с Божьей помощью справится. Пока он далеко. Вернется, когда захочет увидеть нас. А вот если не захочет… — Доктор вздохнул и улыбнулся. — Да нет, Бог даст, захочет. Садай Садыглы, действительно был далеко. Очень далеко от доктора, жены, палаты, в которой находился, и даже от травмы мозга и ран на теле. В Айлисе… Да, да, безусловно, он был в Айлисе. Однако этот Айлис был не реально существующим в мире, а тем, который когда-то, в четыре-пять лет, Садай увидел во сне и куда как-то весной откуда-то забежал красивый черный лисенок. Садай всего раз увидел его на заборе их двора. Черный лисенок перепрыгнул с забора на дерево, стал скакать с ветки на ветку и затерялся среди зеленых листьев. А через несколько дней Садай увидел, как Джингез Шабан застрелил этого лисенка около родника — на заборе перед Каменной церковью. С тех пор лисенок чуть ли не каждую ночь снился Садаю.И вот сейчас тот лисенок был опять жив. Перепрыгивая с заборов на деревья, с деревьев на заборы, он двигался от одного конца Айлиса к другому. И один Бог знает, как давно шел по следу этого красивого черного лисенка мальчик четырех-пяти лет. Он никогда не видел животного красивей. И не было лучше весны, и никогда в мире не было Айлиса, прекрасней этого. Свет. Всюду свет. На горах — солнечный свет. На деревьях — свет черешен. Еще только появились первые листочки на вербах. Только распустилась сирень. Что же это был за год, какой поры была та весна? Ведь черешня еще не созревает в пору цветения сирени.И еще казалось, заборы, по которым скакал тот игривый лисенок, были воздвигнуты не из камня, а из желтовато-розового света, и свет этот лился со стен на улицы, дороги. Все дворы, которые видел в Айлисе тот мальчик, были аккуратно убраны, обсажены цветами, улицы были чисты, как стеклышко.Окрашенная тем светом, текла вода по арыкам, по краям которых росли фиалки и ирисы. Красавец лисенок скакал, радуясь и играя, по заборам вверх, к Каменной церкви, купол которой золотился под лучами солнца, и вместе с ним радовались и трепетали ярко-зеленые листья ореха, алычи и абрикосов, растущих вдоль заборов и по краям арыков. Иногда лисенок исчезал из виду среди яркой зелени листьев, потом появлялся снова. И именно в эти мгновения — между появлением и исчезновением лисенка — лежавший на больничной койке Садай Садыглы испытывал самые болезненные муки.Одним словом, констатация доктора Фарзани, что больной сейчас далеко, была точна. И прав был доктор, когда говорил, что сейчас только от самого больного зависит, будет ли он дальше жить или нет: захочет — вернется, не захочет — останется там…Больной же пока не хотел возвращаться. Сказочно-прекрасная погоня за лисенком продолжалась. И единственным желанием мальчика было поймать его, прижать к груди, расцеловать, погладить это прекрасное создание по голове, по хвосту. Пока этот лисенок, живой и здоровый, скакал по залитым светом заборам и мог укрываться среди зеленой листвы, и артист наш Садай Садыглы был жив. В последний день года Мунаввер ханум, придя на работу, первым делом стала снимать повязки с больного. Она радостно сообщила врачу, что вывихи на двух пальцах, левом локте и запястье полностью пришли в норму. Потом Мунаввер ханум и Азада ханум сообща как следует протерли тело артиста спиртом. Теперь из физических проблем оставался только упакованный в гипс перелом правой ноги. Что же касается сознания больного, то здесь особых перемен не наблюдалось: пока невозможно было понять, реагирует ли он на разговоры окружающих.Азада ханум заранее планировала устроить в палате новогоднее застолье. Она намеревалась пригласить и отца из Мардакян, чтобы провести этот вечер вместе. Потому что и доктору Фарзани, и Мунаввер ханум тоже не с кем было встречать Новый год.Однако доктор Абасалиев, хоть и обещал днем, что к вечеру приедет в город, позже передумал. Задолго до наступления вечера он позвонил и сказал: “В такой день боюсь оставлять дачу без присмотра. Превратили страну в бандитский притон.
Я уже и на мардакянцев полагаться не могу”.Впервые в жизни Азада ханум встречала Новый год без отца. Мунаввер ханум, жившая неподалеку от больницы, встретила Новый год вместе с Азадой ханум, а потом ушла домой. Доктор Фарзани на несколько минут заглянул в палату перед уходом Мунаввер ханум, а потом засел в своем кабинете ждать звонка от дочери из Москвы. Азада ханум осталась с мужем наедине и, желая пробудить его, говорила ему слова, которые долгие годы скрывала в самых дальних уголках сердца: теперь этими словами она, как ребенка, ласкала мужа. Но и в эту ночь Садай Садыглы не произнес ни слова. Говорили только глаза артиста. Глаза эти порой, казалось, то смеялись, то плакали. Но чаще они были устремлены в какую-то бесконечную даль — словно смотрели прямо в лицо Всевышнему.На десятый день после того, как Садай Садыглы попал в больницу, ранним утром доктор Абасалиев неожиданно распахнул дверь и вошел в палату. Когда старый психиатр возник на пороге в свитере, надетом под плотную куртку, и с портфелем в руке, доктор Фарзани, только что окончивший утренний осмотр, мыл руки в дальнем конце палаты. Мунаввер ханум приготовила для доктора завтрак и раскладывала его на круглом столике. Азада ханум стояла у окна и, глядя на двор, думала об отце, которого не смогла навестить на прошлой неделе. А больной по-прежнему лежал, улыбаясь, как мальчик четырех-пяти лет, однако с отсветом тоски в глазах… День был ясным и солнечным, несмотря на сильный ветер. Посторонний человек, заглянувший снаружи, решил бы, что сейчас заливающему палату солнечному свету больше всех радовался именно больной.


Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.12.54 | Сообщение # 17
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online

Доктор Абасалиев, еще не сняв куртки, бросился к зятю, расцеловал его. Потом подошел, крепко пожал руку доктору Фарзани, фамильярно погладил седые волосы Мунаввер ханум. И только после этого снял куртку, бросил ее на один из стульев, поцеловал в лоб дочку и сел в кресло рядом с кроватью.Доктор Фазани был изумлен: то ли его поражали подвижность и молодцеватость немолодого знакомого, то ли он задумался над тем, насколько психически здоров сам профессор, позволяющий себе столь экспрессивно вести себя в присутствии тяжелобольного. Впрочем, профессор Абасалиев не дал доктору сказать ни слова и не попытался понять смысл тайной тревоги в глазах дочери. Дрожащими от волнения руками великий патриот Айлиса открыл лежавший на коленях портфель, достал из кипы исписанных листов одну страницу и, размахивая ею, как знаменем, с невиданным воодушевлением заговорил:— Я принес тебе прекрасный Айлис трехсотсорокалетней давности, юноша.
И не думай, что это сказки. Все, написанное здесь, стопроцентная истина. Я тебе когда-то рассказывал, что один айлисский купец вел дневник. Я видел его у Мирзы Вагаба еще до того, как турки разрушили Айлис. А после Отечественной войны мой друг из Еревана прислал мне русский перевод этого дневника. Я уж забыл, куда спрятал его, долго искал. И вот недавно нашел среди старых книг. По-русски он называется “Дневник Закария Акулисского”33 . Только мне кажется, что должно быть не Акулис, а Агулис. Потому что во многих старых книгах это слово писалось не через “к”, а через “г”. Может, позже русские переделали “г” на “к”. А в Айлисе, сам знаешь, этого человека до сих пор помнят как Зекерийе Айлисли. И Мирза Вагаб всегда именно так произносил это имя. И мой покойный отец многое знал об этом купце. — Доктор Абасалиев перевел взгляд с больного на Фарзани. — Его, Фарид, настолько уважали в Айлисе, что даже мусульмане называют своих детей в его честь! — Он снова повернулся к зятю: — Юноша, ты где-нибудь в других местах видел, чтобы мусульмане давали своим сыновьям имя Закерийе? А в Айлисе ты чаще меня встречал Зекерийе. Помнишь, когда мы были там, он поехал и купил себе патефон. У него была всего одна пластинка — Хана Шушинского. С утра до ночи тот все пел “Кто будет ласкать тебя, дорогая, кто будет ласкать тебя, дорогая”? — Увидев, что доктор Фарзани собирается покинуть палату, профессор на минуту прервался. — Ты куда? Садись, послушай! — И когда хирург сел на место, продолжил: — Он написал в дневнике, что родился в 1630 году. Посмотри, этот айлисский армянин с немецкой точностью указал все, вплоть до дня и часа своего рождения: “…в воскресный день, в день святого Геворга, во второй половине дня”34 . — Он вытащил из портфеля еще один лист. — А вот как он начал торговать: 5 марта 1647 года в возрасте семнадцати лет он с тюком шелка выехал из Айлиса. “Сегодня я, Закарий, выезжаю из Айлиса. Да поможет мне Святой Дух! Если где-нибудь я увижу что-то любопытное, буду записывать это в свою тетрадь. И если кто-то узрит ложь в моих писаниях, да просветит его разум Дух Святой”.Заметь, он говорит не “даст ему разум”, а “просветит его разум”. Насколько благороден был этот человек! Теперь обрати внимание на маршрут его путешествия: Ереван, Карс, Арзрум, Токат, Бурса, Измир, а потом — Стамбул. Причем у него везде написано не “Стамбул”, а “Стамбол”. Его первое путешествие длилось десять месяцев, в конце декабря он возвращается в Айлис. И где только после этого он не побывал: В Греции, Венеции, Испании, Португалии, Германии, Польше, Голландии…Азада ханум налила отцу горячего чая взамен остывшего.— Выпей хотя бы стакан чая, — сказала она. — Никуда не убежит твой армян-ский купец.— Я уже пил чай. Ты же знаешь, я пью чай один раз в день, — сердито ответил дочке доктор Абасалиев и тем же сердитым тоном продолжил: — Ты знаешь, сколько бед принесли Айлису эти шахи, ханы, султаны!.. Вот, слушай, я почитаю: “Год 1653, 10 июля, Айлис. Сегодня в Айлис прибыл наместник шаха Аббаса — Ага Лятиф. Он записал на бумаге имена шестнадцати малолетних мальчиков и девочек, но никого не взял с собой. На этот раз Бог помиловал нас”.А сколько несчастий обрушил на Айлис преемник шаха Аббаса — шах Сулейман! “По приказу Сафикули-хана сегодня в Айлис из Еревана прибыл некто по имени Гагайыз-бек. Он привел с собой тридцать всадников. По приказу шаха они должны были собрать с жителей Айлиса 1000 туменов. Не было пределов взяточничеству, гнету, насилию. Они подвергли пыткам более ста человек, повесили тридцать пять человек. Но и после всех этих страданий народ смог собрать всего 350 туменов”.Доктор Абасалиев не только перевел с русского дневник армянского купца, родившегося 340 лет назад в Айлисе и объездившего весь мир, но, казалось, выучил этот текст наизусть. Необыкновенная память этого человека, которому было уже за восемьдесят, поразила доктора Фарзани. Он внимательно следил за коллегой и со все большим интересом слушал его.— “Сегодня в Айлис прибыл Хосров-ага и объявил народу о том, что его назначили правителем Гохтана35 . Он привез много людей из Мегри, Шорута, Леграма… — так раньше назывался Неграм. — …Как они издевались над айлисским меликом36  Ованесом. Посадили беднягу на осла и под звуки зурны стали возить повсюду. Потом отняли у него сто туменов и отпустили”. — Доктор Абасалиев некоторое время перебирал бумажки в своем портфеле. — Подумать только, юноша, — сказал он. — Ты представляешь, 22 июля 1669 года в Айлисе выпал снег! А в 1677 году с 3 июня до конца августа не пролилось ни капли дождя. А в мае 1680 года разразился такой ливень, что смыло все дома у реки. А потом случилась такая засуха, что нигде от Нахичевани до Тебриза даже для питья воды не было. В 1667 году в Айлисе больше двухсот детей погибли от оспы. В 1679 году в Ереване было такое сильное землетрясение, что потрескались стены домов и церквей даже в Айлисе. Закарий Агулисский перечисляет все церкви в Айлисе. Вангская церковь — это церковь Святого Фомы. Ты это знаешь. Вурагырд — это искаженная форма слова Вардакерт. А Вурагырдская церковь, где мы с тобой гуляли, — это церковь Святого Христофора. А церковь, которую мы называем Каменной церковью — это церковь Святого Ованеса, она, кажется, была построена при Закарии Агулисском. Или ремонтировалась и в тот период опять открылась, 5 ноября 1665 года. Так написано в дневнике. — Доктор Абасалиев некоторое время снова копался в своих бумагах. — “Год 1668. 4 января. Сегодня в Айлисе произошло землетрясение”. “Год 1668. 26 февраля. Сегодня над Айлисом на западной половине неба появилась комета. Она предвещает нам несчастья за грехи наши”. “Год 1668.
21 декабря. Настоятель монастыря Святого Фомы архимандрит Петрос повелел обнести монастырь со всех сторон высоким забором. При строительстве куполов и колокольни используются речной камень и обожженный кирпич. Прибыли мастера из Курдистана…
 — в те времена турецкие области Ван, Битлис, Диярбекр назывались Курдистаном, — …внутренние стены облицовываются камнем. В монастырь проводится вода. Да дарует Бог силы всем строителям”.Доктор Абасалиев уже и не смотрел на больного, он выхватывал из портфеля одну за другой исписанные страницы и со странным пылом читал, словно для себя.Мунаввер ханум, поняв, что это может затянуться надолго, попробовала вмешаться:— Доктор, но ведь всюду пишут, что это церкви не армянские, а албанские. Говорят, позже армяне присвоили их. Может, и ваш Закарий был не армянином, а албанцем?Доктор Абасалиев, кажется, не хотел тратить ни секунды на то, чтобы поднять голову и посмотреть на медсестру. Не отрывая глаз от бумаги, он воскликнул:— Ты несешь полную бессмыслицу! Если кто-то сам называет себя армянином, как я могу сказать: нет, ты не армянин? Ты — албанец там или лезгин, талыш, мултанец. Правда, некоторые называют айлисских армян зоками37 . И язык их несколько отличается от языка ереванских армян. И в письменности можно заметить разницу. Но ведь и у нас в Ордубаде каждое мусульманское село говорит на своем диалекте. Шекинца никогда не спутаешь с бакинцем — столько различий в языке, характере, обычаях. Так и у армян. Я не знаю, кто были те албанцы, где они жили. Но знаю, что айлисские были армянами. Причем самыми первосортными армянами. Да, — проговорил доктор, опять обращаясь к Фариду Фарзани, — после арабского нашествия — с VIII по XIII век — были и турецкое, и татаро-монгольское нашествия, и огузы, и сельджуки. Потом почти три века эта земля была ареной кровавых войн между Ираном и Турцией. Эти приходят — убивают, те приходят — убивают. Если бы зажгли всего по одной свече каждому насильстственно убиенному армянину, сияние этих свеч было бы ярче света луны. Армяне терпели все, только веру свою менять никогда не соглашались. Этот народ уставал и изнывал от насилия, но никогда не прекращал строить свои церкви, писать свои книги и, воздев руки к небу, взывать к своему Богу.— А что же еще делать народу, лишенному земли? Только и остается, что взывать к небесам! — тихо усмехаясь, ответил Фарид Фарзани.Доктор Абасалиев выхватил еще один лист из своей стопки:— “Год 1651. 7 октября. Тебриз. С братом моим Симоном мы прибыли в Тебриз. Правитель Тебриза Алигулу-хан хотел, чтобы Симон принял магометанскую веру. Лишь Бог спас нас от этого великого несчастья”. Так свято верили они, наши исконные агулисцы, в своего Бога, Фарид. Ведь этот Алигулу-хан готов был озолотить Симона, если бы тот согласился принять мусульманскую религию. — Он взглянул на непрестанно улыбающегося больного, сам тоже улыбнулся широко и сердечно и продолжил говорить с прежним азартом. — Был у них такой буйный поэт — Егише Чаренц — в тридцать седьмом репрессированный. Этот неугомонный весельчак и большой любитель крепкой тутовки однажды пошутил, говорят, очень остроумно: мы им не дали, сказал он, отрезать с того места жалкого кусочка ненужной кожи, а это дало им на редкость благовидный повод, чтобы зарезать всю нашу нацию.Оставалось еще полчаса до очередного приема лекарств больным. Однако Азада ханум, поняв, что отец собирается продолжить чтение дневников, подошла к кровати и стала делать ему знаки: мол, пора оставить в покое больного. И снова доктор не обратил внимания на беспокойство дочери. Он вытащил из портфеля новую страницу и, помахивая ею, сказал:— А здесь такое написано, юноша!.. Смотри, Закарий Агулисский 10 ноября 1676 года записывает: “Я, Закарий, сегодня посадил во дворе церкви Святого Ованеса большую ветвистую чинару”. Мне кажется, что там, у Каменной церкви, не было никакой чинары. А может, и росла, я забыл, тебе лучше знать.И в это мгновение глаза Садая Садыглы вдруг невероятно расширились, и он пробормотал дрожащими губами:— Чеш-ме-се-дин! Эч-ма-эчмаз-за!Это были первые звуки, похожие на слово, которые он произнес за все время, проведенное на больничной койке. Но что это означает “Эчмиадзин”, могла понять только Азада ханум. И поняв это, она уже не могла сдержаться и, громко всхлипывая, жалобно разрыдалась:— Папа! Папа!.. — говорила она сквозь всхлипы. — Он еще не может говорить, папа!.. Он никого не узнаёт. А ты все говоришь, говоришь без умолку.Доктор Абасалиев мгновенно побледнел. Словно внезапно разбуженный человек, который силится понять, где находится, он взглянул на больного, потом по очереди на Фарзани, Мунаввер ханум, на свою безудержно плачущую единственную дочь.— Ведь он сейчас что-то сказал, — произнес профессор, жалобно-вопросительно взглянув на Фарзани.— Да, кажется, издал какие-то звуки. Он давно должен был заговорить. Но что-то дело затягивается.— Видно, у него тяжелая форма амнезии. Что же вы раньше мне ничего не сказали?— Да ты нам и рта раскрыть не дал, — с чуть фамильярным упреком ответил доктор Фарзани. — Ты был далеко, убежал в Айлис на триста сорок лет назад и даже не заметил нас! — Доктор Фарзани рассмеялся, а потом уже серьезным тоном поинтересовался: — А действительно, доктор, все эти люди были в Айлисе?— Конечно, были! В Айлисе в те времена жили люди, равные богам. Они провели воду, разбили сады, тесали камни. Эти армяне, как ремесленники, так и торговцы, обошли и объездили сотни чужих городов и сел, по копейке зарабатывая деньги только для того, чтобы превратить каждую пядь земли своего маленького Агулиса в настоящий райский уголок. После того как турки в конце девятнадцатого года, ушли, оставив Айлис в руинах, мусульманское население до сих пор ищет золото в развалинах армянских домов. Даже когда рыхлят землю для посева, ждут, что вот-вот из-под ног появится червонное золото. То самое, с помощью которого армяне добыли воду из-под земли, со всех сторон прорубили в горах фаэтонные дороги. Построили запруду. Вдоль берега реки соорудили парапет из тесаных речных камней. Все улицы вымостили отборными речными булыжниками. За счет этого золота в Айлисе в свое время было построено и двенадцать величественных церквей. На каждую ушло, быть может, по тонне золота.Больной из своего далекого мира с бесконечным изумлением взирал на доктора Абасалиева. Человек этот казался Садаю Садыглы знакомым, и артист изо всех сил старался вспомнить, кто он. Женщины с нетерпением ждали окончания разговора о церквях, монахах, Айлисе.Мунаввер ханум заговорила о состоянии больного:— Раны его залечились быстро, доктор, — произнесла она, обращаясь к Абасалиеву. — Был вывих на одной руке, несколько пальцев были вывихнуты в нескольких местах, но за четыре-пять дней все зажило. И перелом колена не опасный. Он легко шевелит пальцами ноги. Организм еще молодой, даст Бог, все быстро срастется. Могли быть осложнения после сотрясения мозга. Вы знаете это лучше всех. Однако и десять дней срок немалый, доктор. Больной к этому времени должен был хотя бы заговорить. Может быть, следует отправить его в Москву пока не поздно? Фарид Гасанович и Азада ханум тоже так считают.— Это амнезия в форме конфабулеза. Мы в психиатрии называем это еще и синдромом Корсакова. Ангиографию проводили? — спросил Абасалиев у доктора Фарзани.— Вчера делал краниографию. У нас нет ангиографического аппарата. — Доктор Фарзани немного помолчал и добавил: — Мунаввер ханум права, лучше бы отправить его в Москву.— А что показала краниография?— Ничего хорошего, — ответил доктор Фарзани и после некоторого размышления добавил: — Я заметил на мозге небольшую опухоль. Может, это старая опухоль, сейчас сказать трудно. В данный момент больного очень опасно двигать, нужно немного подождать. Однако я не думаю, что мы без Москвы сможем обойтись. — Взглянув на Азаду ханум, он виновато опустил голову.Некоторое время никто не издавал ни звука. Молчание нарушил доктор Абасалиев, сообщив еще одну неприятную новость.— Ты слышала, Азя, что натворил этот Нувариш?


Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.13.28 | Сообщение # 18
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online
— Ты слышала, Азя, что натворил этот Нувариш?— Нет, а что он сделал?— Говорят, выбросился с балкона.— Кто говорит? — дрожащим голосом прошептала Азада.— Женщины говорили в булочной в Мардакянах. Да я и сам дня три-четыре назад слышал по радио о его смерти. Не знал только, что он покончил с собой.— Так вот почему он перестал приходить сюда, — проговорил доктор Фарзани.— Да упокоит Аллах его душу, — горестно покачиваясь всем телом, пробормотала Мунаввер ханум.Доктор Абасалиев, который утром появился в палате окрыленный, ближе к полудню вышел из больницы уже совсем другим и уехал к себе в Мардакяны. А Садай по-прежнему пребывал в своем далеком мире. Теперь мальчик, следуя за красивым черным лисенком, был на вершине холма, разделявшего верхние и нижние кварталы деревни, недалеко от Каменной церкви, прильнувшей к склону чуть розоватой в лучах солнца горы. Воздух был напоен густым горьковатым ароматом ореховых листьев, смешанным с прохладой воды, потому что отовсюду к вершине, где он стоял, склонялись зеленые ветви грецкого ореха, и далеко разносился шум воды, бурлящей в каменном водоеме под Каменной церковью.А черный красавец лисенок все так же скакал между зелеными ветвями, и мальчик боялся потерять его из вида, но в то же время он хотел пить. Его мозг пылал от жажды. И прохладная вода, звонко бегущая по выложенной камнем канаве и стекающая в маленький каменный бассейн, магнитом притягивала его к себе. Но страх потерять лисенка не позволял ему подойти к ней.Потом он увидел, как лисенок перепрыгнул с дерева на каменный забор и продолжил свой путь. Мальчик обрадовался, теперь он мог приблизиться к звонкой воде. Он подставил ладонь под ее упругую струю. Однако ни капли воды не упало в ладонь мальчика. Он не ощутил ни малейшей прохлады, напротив, его окутал тошнотворно жаркий дух. Мальчик сунул голову в канаву, чтобы остудить пылающий мозг. Но и здесь у него ничего не получилось — даже эта бурная вода не подарила прохлады охваченному огнем мозгу. Именно в этот миг мальчика охватил ужас, что он навсегда потеряет из вида черного лисенка. И тут же где-то грохнул выстрел. Свист вылетевшей пули расплавленным свинцом ворвался в уши артиста. Чтобы понять, откуда раздался выстрел, он собрал все свои силы и, подняв голову, увидел на месте сотканных из света каменных заборов обычный — слепленный из глины — серый забор нынешнего Айлиса и стекающую по нему алую кровь черного-пречерного прекрасного пушистого лисенка своего детства.Еще стекала эта кровь по забору, когда тот гул, что с давних пор пчелиным роем блуждал в щелях растрескавшихся стен айлисских церквей, смешавшись со звуком выстрела, черным облачком вознесся в небо.Перед тем как навсегда закрыть глаза, высоко-высоко под Небом — на склоне самой высокой горы Айлиса — вдруг явственно увидел он Вурагырдскую церковь — “Голубиный базар”. И наконец-то понял, что дальше ему идти некуда… Приближался вечер пятницы 12 января 1990 года.Улурух Туранмекан, который весь день, выкрикивая устрашающие лозунги о свободе, независимости и Карабахе, водил за собой по улицам неврастеническую толпу незамужних женщин, сейчас, ближе к вечеру, проводил очередной митинг у армянской церкви, находившейся рядом с Парапетом. Подручные Халилуллаха уже больше часа пытались поджечь ее. Однако церковь никак не хотела гореть, и именно это обстоятельство особенно бесило собравшихся вокруг поэта незамужних женщин-патриоток. Азада ханум и Мунаввер ханум везли в больничной машине тело Садая Садыглы в мечеть — для омовения.Усталый и жалкий доктор Фарзани, не сумевший спасти больного от инсульта, сидел в своем кабинете, впервые чувствуя себя там чужим и временным. Мысленно окончательно простившись с Баку, в этот вечер он с особой волнующей надеждой и особым тревожным беспокойством ждал звонка дочери из Москвы.Клубы черного дыма, выходящие из окон церкви возле Парапета, становились все гуще и гуще, смешиваясь с пахнущей кровью черной ночью 13 января 1990 года. Доктор Абасалиев у себя в Мардакянах еще ни о чем не знал.И голуби, ночующие в айлисских церквях, пока спокойно спали и видели голубиные сны. Айлис. Июль, 2006Баку. Июнь, 2007.    

Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.13.49 | Сообщение # 19
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online
ПРИМЕЧАНИЯ


 
1 Герой драмы Джафара Джаббарлы “Айдын”.
2 Герой комедии Джалила Мамедкулизаде “Мертвецы”.
3 Вопрос ясен.
4 Карабахлы — Карабахский (азерб.).
Кюрдамир — район и город в Азербайджане.
6 Историческое название Агулис. В свое время — уникальный город, один из культурных центров Закавказья. В настоящее время Айлис — небольшое захолустное селение в Ордубадском районе.
7 Поселок Монтина — один из районов Баку.
8 Имеется в виду комедия Мирзы Фатали Ахундова “Мусье Жордан, ученый ботаник, и дервиш Мастали шах, знаменитый колдун”.
Нардаран — село в окрестностях Баку, жители которого отличаются особой религиозностью.
10 На азербайджанском языке “эрменисен, олмелисен, вессалам!” (Первые два слова примитивно рифмуются). — Прим. автора.
11 Вурагырд — искаженное от армянского топонима Вардакерт. Вардакертская церковь (церковь Св. Христофора) находилась на самой высокой точке Айлиса.
12 Азербайджанское название церкви. Монастырь основан в I в. апостолом Варфоломеем. Квартал, где построена церковь, называется кварталом Ванки.
13 Аг килсе — Белая церковь, Етим килсе — Церковь-сирота, Мейдан килсеси — Церковь на площади. (В нашем рассказе приводятся их азербайджанские названия.)
14 Некоторые имена реальных людей изменены из этических соображений. — Прим. автора.
15 Мугдиси-Махтеси: армяне, совершившие паломничество к Храму Иисуса в Иеруса-лиме.
16 Гардаш — брат. Здесь: уважительное обращение к ровеснику.
17 Хышкешен — название горы и жилого квартала в Айлисе.
18 В Нахичевани лимон выращивается только в горшках, чтобы зимой переносить их в закрытые помещения и тем самым спасти от мороза.
19 Джингез — буквально: джиноглазый.
20 Сары Садай — здесь: светловолосый.
21 Сюмюк — буквально Костлявый.
22 Баджи — сестра, уважительное обращение к женщине.
23 Легкий, шутливый (без злобы) стишок, действительно существующий в айлисском фольклоре. Здесь приведен подстрочный перевод.
24 Слегка перефразированные строки из драмы Самеда Вургуна “Вагиф”. В оригинале строки звучно рифмуются.
25 Азраил — ангел смерти.
26 Здесь: мастер, проповедник.
27 Одар — импровизированное толкование: люди огня и света. В романе писателя Исы Гусейнова “Идеал” утверждается, что мировая цивилизация произошла именно от одаров. (Подобная вульгарная пантюркистская тенденция получила широкое распространение в Азербайджане после выхода книги О. Сулейменова “Аз и Я”.)
28 Улурух Туранмекан — дословно: высший дух из земель туранских.
29 Подстрочный перевод.
30 Чырах — здесь: святилище.
31 Хай — армянин.
32 Перевод стихов приблизительный.
33 “Дневник Закария Акулисского” — издан Академией наук Армянской ССР в Ереване в 1939 году.
34 Все цитаты приведены из указанного дневника.
35 В более ранних источниках — Гохтн.
36 Мелик — богатый помещик.
37 Вопрос о зоках по-разному трактуется в различных источниках. По одной из версий, это евреи — последователи Христа, за что были наказаны иудеями и приглашены в Армению первым языческим царем Абгаром, считающимся в Армении основоположником христианства. Позже зоки ассимилировались с армянами. Их считало армянами не только мусульманское население Айлиса — выходцы из Южного Азербайджана, обосновавшиеся здесь еще со времен Сефевидов, но и многочисленные захватчики — арабы, монголы, сельджуки, а также иранские шахи и турецкие султаны.
original:  http://magazines.russ.ru/druzhba/2012/12/aa5-pr.html.


Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
ARTARAMISДата: Воскресенье, 2013-03-10, 05.21.38 | Сообщение # 20
Генерал-полковник
Группа: A D M I N
Сообщений: 1410
Статус: Online
NACHALO  TUT  http://artaramis.ucoz.com/forum/60-1112-1

Այն հայը որ ազգը փոխի և այլ ազգ դառնա
Մահվան օրը հայ արցունքի նա չարժանանա
 
Forum » ARMENIA » Разное » Акрам Айлисли: Каменные сны. (Роман-реквием. С азербайджанского. Перевод автора)
  • Страница 2 из 2
  • «
  • 1
  • 2
Поиск:

ПРОЙДИТЕ РЕГИСТРАЦИЮ ЧТОБА НЕ ВИДЕТЬ РЕКЛАМУСайт создан в системе uCoz