* Родился в 1972 году
* Проживал по адресу: Сумгаит, 3 микрорайон, д.4/2, кв.25
* Учился в 9 классе сумгаитской средней школы № 17

27 февраля в городе в общем-то ничего не знали. В 12 часов я вернулся из школы, отпросился с последнего урока, чтобы поехать в Баку. Когда мы выезжали, в городе было все нормально, такая же жизнь, несколько групп людей что-то обсуждали, говорили то ли о футболе, то ли еще о чем-то. Потом мы сели в автобус Сумгаит - Баку и поехали на день рождения моего двоюродного брата. Я, папа и мама. В Баку провели день, а 28 числа где-то часов в шесть вечера сели в автобус, чтобы вернуться домой: рассчитывали, что я успею сделать уроки, чтобы на следующий день пойти в школу.
Когда мы въехали в город, в районе 12-этажек наш автобус был остановлен группой, их было очень много. Потребовали, чтобы армяне выходили. Водитель сказал, что армян нет, потом в автобусе все стали кричать, что армян нет. Группа стала в дверях и начала выпускать людей по одному, не проверяя документов, а просто по внешности. Мы вышли, нас не признали за армян.
Мы пошли в сторону дома. Сначала хотели пойти в старый дом, там было где спрятаться, но вся дорога от 41 квартала до 8 микрорайона была забита группами, которые так и рыскали, проверяли паспорта. Если не было паспортов, тоже били.
Тогда мы решили пойти домой. У 12-этажек я сам видел, как горели машины, огромное количество людей стояло у подъездов, кричали. На машинах лозунги: "Смерть армянам!".
Когда мы вошли во двор - у нас Г-образный дом, - во дворе было еще тихо. Мы поднялись домой, даже не включали свет.
Пытались позвонить в Баку, предупредить родственников, чтобы они не приезжали, так как в среду они должны были приехать. Потом к нам в дверь постучались, это были наши соседи, сказали, что было бы лучше, если б мы спустились к ним. Мы спустились к ним, и они нас проводили в подвал. Они живут на первом этаже, у них подвал, вход через балкон. Мы сидели в подвале, когда во дворе били армянку и она побежала голая. Дочка хозяйки квартиры говорила, что правильно делают, так армянам и надо, потому что в Степанакерте якобы убивают людей, изнасиловали одиннадцать агдамских девушек. Просидели мы там недолго. Пытались как-то поддержать друг друга, смотрели в небольшое окошко с железной сеткой, папа смотрел и кое-что иногда нам говорил. Говорил о том, что возле пятого дома горит огонь, машина, наверное, горит. Потом к нашему подъезду подошла одна из групп и стала требовать, чтобы показали квартиры армян. Соседи сказали, что здесь армяне не живут, и группа повернула к другому крылу дома. Она появилась со стороны дома пять дробь два. Оказывается, там убили одну женщину, как я потом узнал, она выбежала голая, она умерла. Был убит и Авакян Юрий.
Когда толпа ушла, соседи сказали, что все прошло и мы можем идти домой. Мы поднялись к себе, опять-таки не включали свет, пытались собрать вещи, чтобы на время куда-нибудь уехать из Сумгаита. Пытались позвонить нашей родственнице, которая живет в Сумгаите, но трубку никто не брал, и мы решили, что она уже уехала.
Сидели дома. К нам позвонили по телефону, попросили отца, я его позвал. Это был из его бригады Мамедов Джейхун. Он сказал, что ему противно от того, что делается в городе, попросил наш адрес и пообещал, что достанет машину и поможет нам уехать из города. Папа, честно говоря, и не хотел давать ему адрес, но мама взяла трубку и сказала адрес. Где-то через 15 минут после того, как состоялся разговор, к нашему подъезду стала бежать толпа. Ворвались в дом, выломали дверь, вошли в квартиру...
Они сразу поднялись к нам, то есть стопроцентно знали, что здесь армяне. Зашли. Мы пытались как-то оказать сопротивление, но это было бесполезно. Один из них взял паспорта родителей и стал читать. Прочитал фамилию "Даниелян", перевернул страницу, прочитал "армянин", и этого уже было достаточно, чтобы убить. Он сказал, чтобы нас поскорее выводили во двор, что с нами надо кончать. А другой, рядом, нажимал на клавиши пианино и говорил: "Ваша смерть пришла". У них были ножи и арматурные дубинки,
У меня в руке был нож. Я им не воспользовался, к сожалению. Просто я знал, что, если не отдам нож, будет намного хуже. Они ударили родителей и сказали, чтобы я положил нож на пианино. Потом по команде одного из них нас стали выводить. Командовал один. Когда нас выводили, я шел посередине, сзади шла мама. Ее стали подталкивать, чтобы она шла быстрей, я пропустил ее вперед, а сам пошел сзади. Когда тот же попытался подтолкнуть и меня, я его ударил, и в этот же момент стали бить родителей, и я окончательно понял, что сопротивление бесполезно.
Нас вывели во двор, все соседи стояли на балконах и ждали, что будет дальше. Толпа окружила нас. Сначала ударили меня, я потерял сознание, когда приходил в себя, меня били опять, я часто терял сознание... Родителей я не видел и не слышал, потому что первые удары достались мне, я потерял сознание. Когда пришел в себя, я попытался их поднять, они лежали рядом со мной. Толпы уже не было, только с балкона смотрели люди. И все. Попытался их поднять, но не смог, у меня была разбита левая рука. Тогда я стал двигаться к подъезду, хотел сказать соседям, чтобы они вызвали скорую помощь. Тела родителей еще не были холодными.
На нас напали около девяти часов. В одиннадцать я пришел в себя и попытался подняться домой... Когда в подъезде стучался к соседям, меня отталкивали и говорили, чтоб я уходил. Я поднялся на третий этаж, наша соседка положила мне на голову мокрую тряпку, сказала, что вызовет скорую помощь, послала сына за скорой, а меня проводила домой. Я часто выглядывал в окно, чтобы увидеть, приехала ли скорая помощь, но далеко я не видел после ударов, и мне казалось, что родителей уже увезли. Тогда я успокоился, стая уговаривать себя, что все будет нормально, раз их увезли.
Но они еще были там. Потом, в 8 часов утра, как я потом узнал, их забрала скорая помощь, но они уже были мертвы. Если б им оказали помощь вовремя, может, они остались бы живы.
Потом, где-то около 12 часов, 29-го, в нашу квартиру вошли сотрудники милиции, в гражданском, с "дипломатами". Они вызвали скорую помощь, через 20 минут она приехала, и меня увезли в сумгаитскую больницу скорой помощи. Там мне зашили раны на голове, перевязали руку, и в три часа меня и других армян, которые были в больнице, на машинах скорой помощи отправили в Баку.
В сумгаитской скорой помощи, в палате, где я лежал, было пять человек, и все они были армяне. Больница была почти переполнена армянами. Азербайджанцы - только те, что на машине перевернулись, до этого, до событий, до 27 числа.
Потом я лежал в бакинской больнице имени Семашко. Пролежал 38 дней. Когда выписался, на сороковой день узнал, что родителей нет. Сначала мне сказали, что они в Москве, на лечении, а потом я узнал, что их уже нет. Об этом сказал старший брат папы.
Папу звали Даниелян Николай Артемович. Он 1939 года рождения. Маму звали Даниелян Седа Осиповна, 1938 года рождения. Папа работал в ПМК-20, бригадиром кровельной бригады, мама работала мотористкой на компрессоре.
Их били так же, по голове. В медицинском заключении сказано, что были разбиты головы, истекли кровью.
На очной ставке мне показали Мамедова Джейхуна, который звонил. Как потом оказалось, он был наводчиком. Специально звонил, проверял, дома ли мы, чтобы узнать точный адрес и направить группу. Телефон он знал, а адреса не знал. До событий я его никогда не видел, но часто говорил с ним по телефону, когда он просил передать отцу трубку. Знал по имени. Он отрицает, что первым брал трубку я, сказал, что взял отец... Отрицает, что звонил с улицы, говорит, что из квартиры, хотя это опять-таки не так. Я слышал шум, сигналы машин. Как я потом узнал, он ранее был судим, но даже не сидел, условник. Ему около двадцати лет. Не знаю, признался он сейчас или нет. Я уверен, что он был наводчиком. Стопроцентная уверенность.
Родители мои из Карабаха, папа из села Бадара, ему было два года, когда они переехали в Баку, его старшие братья должны были учиться. Папа вначале был воспитанником военно-морского училища, потом курсантом этого же училища, но не закончил его, уехал на целину, вернувшись, жил в Баку, потом поехал в Сумгаит, строил его. Мама из села Дагдаган, тоже из Карабаха, работала в Сумгаите, сначала в книжном магазине, потом пошла на стройку.
У меня сестра, она старше меня, сейчас живет здесь, в Карабахе, замужем. Родителей своих я всегда любил, именно поэтому я и пошел в девятый класс, потому что у них была мечта, чтобы я учился дальше. Я кончил восьмилетку, хотел поступать в Бакинское мореходное, а после мореходного - в военное. Но потом передумал, точнее - родители помогли мне передумать, сказали, что лучше закончить десятый класс, потом поступать в военно-морское. Почти всю свою жизнь я готовился стать военным моряком, плавать - моя мечта с детства. Больше всего папа этого хотел, он всегда вспоминая молодость свою, рассказывал об училище и всегда говорил, что сделал большую ошибку, бросив училище.
Сейчас я живу в Карабахе, уезжать отсюда не собираюсь, приехал навсегда, на родину предков, деда.
В бакинской больнице я узнал о судьбах других людей, которые тоже пострадали, как, например, Ишхан, он очень долго отбивался, потерял отца, чудом сам остался жив*. Потом о дяде Саше, из дома 5/2, у него изнасилована дочь... Кроме них, в больнице лежал Валера, где-то на год младше меня, фамилию не помню, учился в четырнадцатой школе. Валера ехал в машине с родителями. Их закидали камнями, попали в него, его привезли в больницу родители, он лежал в нашей палате. Даже подружились с ним. До этого только встречались в городе. А там лучше узнали друг друга. Узнал о судьбах других людей, которые погибли, которых постигло горе...
Сегодня по телевидению показали выступление Арутюняна, первого секретаря ЦК Компартии Армении. Честно говоря, мне очень понравилось, что Армения согласна принять в состав Армянской ССР Нагорный Карабах. И очень отрицательно, точнее, даже противно было слушать бакинского диктора, которая зачитала решение Президиума Верховного Совета Азербайджана о том, что не согласны с тем, чтобы Карабах вошел в состав Армении.
Хотя после того, что произошло в Сумгаите, и после событий в Баку самый лучший выход - передать Карабах Армении, вернуть Армении, потому что народ хочет жить в дружбе с азербайджанцами, но для этого нужно, чтобы все было правильно.
В Карабах я приехал одиннадцатого апреля. Чувствовал себя очень плохо. Постоянные головные боли. Через некоторое время окреп. Приняла меня моя старшая сестра, Сусанна.
Я считаю, что справедливость должна восторжествовать, народ требует то, что ему положено. А то, что положено, не отнимешь. Мы с родителями часто говорили о Нагорном Карабахе, часто приезжали сюда, почти все свои каникулы я проводил здесь. Мы даже решили, что,если Карабах передадут в состав Армении, обязательно переедем сюда. Они всегда говорили, что армянский народ многое терпел, и то, что было сделано в 1921 году, это неправильно, - то, что вывели Нагорный Карабах из состава Армении. Но ошибки рано или поздно надо исправлять. А чтобы исправить ошибку, надо не повторять ее, ведь в руках нашего правительства жизнь всего Нагорного Карабаха.

13 июня 1988 г., Степанакерт

*. Речь идет об Ишхане Трдатове и его отце Габриеле Трдатове, проживавших по адресу: 3 микрорайон, д.6/2 а, кв.6.

* Родилась в 1960 году
* Проживала по адресу: Сумгаит, 41а квартал, д. 2 б, кв. 21
* Работала дамским мастером в парикмахерской№ 7

Самая страшная трагедия произошла в нашей семье, семье Мелкумянов. Мне очень трудно об этом говорить. Погибли сразу пять человек: отец семейства, мой свекор Мелкумян Согомон Маркарович, моя свекровь Мелкумян Раиса Арсеновна, мой муж Мелкумян Эдуард Согомонович, мой деверь Мелкумян Игорь Согомонович, моя золовка Мелкумян Ирина Согомоновна. В тот день, 29 февраля, у нас дома была семья Амбарцумянов. Вместе с нашими погиб дядя Миша Амбарцумян. Всего шесть человек, за какие-то минуты...
Я начну свой рассказ с 27 февраля. В этот день я работала во вторую смену, работа у меня начинается в 3 часа. Проходила мимо магазина, что между четвертым и восьмым микрорайонами. Там рядом у нас находится милиция. И вот между деревьями я увидела избитого молодого человека, все лицо его было в крови. Я приостановилась, вижу - со стороны милиции бегут милиционеры. Он как увидел их испугался. начал убегать, и они по-азербайджански говорят: "Смотри, наверное, армянин. - И кричат ему: - Чего ты боишься, остановись!". А рядом проходили молодые парни-азербайджанцы и улыбались: смотри, трус, армянин, избили - убегает! Ну, я приостановилась... и пошла дальше на работу. У нас в салоне четверо армян, один заведующий только азербайджанец. Пришла, рассказала девочкам, и как раз сидели клиентки-азербайджанки, они говорят: "А что мы хотите? Посмотрите, что ваши армяне делают в Нагорном Карабахе: требуют нашу землю...".
Отработала смену, вечером за мной приехал муж, Эдик. Мы всегда в субботу и воскресенье собирались у его родителей. Мы недавно получили свою квартиру, но не жили там, начали ремонт. Временно жили у моего отца. У меня недавно умерла мама, шесть месяцев, как умерла. Папа был один, и мы перешли к нему. Значит, поехали домой в 41а квартал. Свекровь сразу сказала, что отец поехал на свадьбу, не вернулся еще. Говорит, беспокоюсь. Ну, как раз подъехал Игорь, они с Эдиком оставили нас и поехали за отцом. Не прошло пяти минут, как подъехал отец, бледный такой, говорит: "Не успел остановиться у подъезда - камнем разбили заднее стекло. Я вышел - никого нету, по подъездам посмотрел - тоже никого. Это кто-то из дома. - Говорит: - А где Эдик с Игорем?!" Мы говорим: "Поехали за тобой". А он: "Зачем отпустили? В городе машины останавливают армянские, автобусы...". Скоро вернулись Игорь с Эдиком и говорят то же самое: "Мы проезжали мимо четвертого микрорайона, там уже автобусы останавливают, хотели нашу машину остановить - еле-еле выбрались". А я Эдика спрашиваю; "Эдик, а как мы поедем к папе?". Он отвечает: "Невозможно, останемся у наших".
В эту ночь мы почти не спали. Утром в воскресенье позвонила моя сестра, она живет в шестом микрорайоне. Говорит: "Сосед поднялся, говорит, надо снять табличку с армянской фамилией". Мы тоже сняли с двери табличку с фамилией "Мелкумян". И думаем: куда пойти? Думаем, что может случиться? Позвонила на работу предупредить, что не выйду. А заведующий мне: "Ну-у, никто не вышел, у вас что, забастовка? Почему-то, - говорит, - из четверых армянок никто не вышел", Я отвечаю: "Я боюсь, в городе такое!.. ". А тут еще соседка пришла, говорит, мол, в Кафане ваши армяне убивают наших. Ну, мы не поверили. Такого быть не могло.
В этот день мы вообще из дому не выходили. В обед пацаны какие-то, лет по 12-13, человек десять, зашли во двор; там армянская машина стояла, красные "Жигули". Они ее перевернули. Я думала, сейчас они дальше пойдут. Позвонила в милицию. По-русски говорю: "В 41а квартале нападают, убивают". Ответили: "Ждите, сейчас приедем". Через минут десять я опять позвонила и на этот раз по-азербайджански говорю. А они: "Что? Вы же только что звонили". Я говорю: "Ну почему не приезжаете?". Опять говорят: "Сейчас приедем". Ну, в общем, я раза три еще звонила, они говорят: "Вы уже нам надоели, больше не звоните". Я все же еще раз позвонила, но уже никто не брал трубку. Так что милиция не подъехала, даже не проехала, чтобы хотя бы попутать их... Ну, они к этому времени уже перевернули машину и ушли. Там рядом мужчины были, сидели, играли в домино, и никто не подошел, не сказал: что вы делаете? В общем, машина так и оставалась перевернутой. Только ночью хозяин поставил ее на колеса.
Эту ночь тоже мы не спали. Думаем: неужели завтра все это повторится? Хотя в городе уже были военные. Мы видели, как проезжали БТР-ы, грузовики, танки. А на следующий день, 29-го, в одиннадцать часов у нас в 41а квартале стояло машин 15 с военными. У них были дубинки, они даже сошли с машин. Мы думаем: уже все! Танк вот стоял посреди дороги. Все это - рядом с нашим домом. Они где-то час постояли, мы успокоились. Звонила сестра, я говорю: "У нас рядом с домом, прямо под балконом стоит танк, военные, так что уже спокойно", А через час они все уехали. Уехали...
В это время у нас ничего такого не было. До этого проезжали машины, сигналили, у них какие-то знаки были: водитель поднимал руку из машины и сигналил, мол, не трогайте, это свои. Когда военные отъехали, сигналы начались опять. Свёкор сказал: "Давайте поедем на дачу. Так будет лучшее. Это было уже где-то в полпятого. Мы уже собрались, и вот стучатся. Мы открыли дверь - управдом 41а квартала. Зашел, значит: "Согомон, куда ты идешь?". А он видит, что мы уже готовимся, одеты... мы детей одевали... "Куда ты идешь? Если ты выйдешь, то вас убьют, надежней сидеть дома". Ну, свекор поверил ему. Мы не выехали. Детей раздели. Как только он ушел, минут через пятнадцать, стали к нам стучаться, бить ногами в дверь: "Вы дома, откройте! Мы знаем!". Я совсем забыла сказать, что до нас начался погром армянской квартиры в другом доме, он недалеко от нашего. Мы чуть отвели занавески и увидели, как с четвертого этажа выбрасывают холодильник, телевизор. Это сразу после того, как управдом вышел от нас. Значит, он все это знал, видел. А пришли все эти бандиты огромной толпой, У них был флаг. На легковой машине был установлен репродуктор. И вот кто-то говорил. Такой грубый голос: "Убирайтесь! Это - наша земля! Да здравствует Азербайджан!". Смотреть мы боялись, но было все слышно. Мы не думали, что такое будет. Мы думали, будут выбрасывать вещи, но убивать не будут. Зайдут, ограбят, ну, изобьют, но не будут же убивать?! Отец сказал: "Если даже... Если даже меня убьют, то вас, наверное, не тронут, неужели, - говорит, - на такое пойдут?.. Будем защищаться". Ну, Эдик говорит: "Сидите, Карина, ты, Ира, с детьми сидите в зале".
У нас дома было тринадцать человек. Мои свекор, свекровь, золовка, Эдик, я, наша дочка Лилия трех с половиной лет, Игорь. Карина с двумя детьми; у них двое детей: Кристине пять, а Сереже четыре годика. Это, значит, три наши семьи, а четвертая - Амбарцумянов: дядя Миша, тетя Жасмен и их дочь Марина. Амбарцумяны пришли к нам 28-го вечером. Рядом с их домом проходила толпа, пацаны от двенадцати до двадцати лет. Спросили: "Здесь армяне есть?". Одна соседка говорит: "А вот, на первом этаже". По всему городу у них были разгружены камни. Стали швырять в окно. Потом дядя Миша взял доски, что были дома, заколотил окно, собрали свои вещи, что одеть, и пришли к нам.
И вот в пять часов вечера начали ломать нашу дверь. Их было много, очень много. Шум такой, крики. "Мы знаем, вы дома, откройте!". Хлынули во двор, потом - в подъезд, И все они были одеты во что-то темное. Не то пиджаки, не то... Не знаю, форма, что ли, у них была общая? Все в тёмное были одеты. Когда стали ломать, Эдик сказал: "Выходите на балкон!". Я с Лилией, Карина с детьми и Жасмен вышли на балкон. Мы жили на втором этаже. Нападали со стороны двора, а со стороны улицы толпы не было, были прохожие. Мы стали кричать: "Помогите!.. Нас убивают!..". Женщина проходила русская, я ей кричу. Ну, азербайджанцы поднимали головы и - ничего, а русская подняла и говорит: "А что я сделаю?". Я говорю: "Ну, позвоните, скажите, пусть придут!". Ну, она прошла, не знаю - пошла звонить, не пошла. В это время, видно, дверь разломали. Подбежала золовка, она была с нашими, с мужчинами. Подбежала Ира, говорит: "Что, не можете перейти?". А мы хотим перейти на соседний балкон. Мы жили в третьем подъезде, а с балкона на балкон перешли во второй подъезд. Если б не виноградная лоза, не железные подпорки для винограда, мы бы не перешли. Если б даже и золовка помогла, все равно мы бы не смогли перейти. Первой перешла Жасмен. В это время разломали дверь. Когда переходили, в комнате поднялись крики... После Жасмен хотела перейти я. Но не смогла. Я взяла ребенка, одной рукой уперлась в стену, чтоб перейти, и тут ребенок чуть было не упал. У нее порвалась маечка. Я чувствую, что-то рвется. Я не могла крепко держать Лилию. Вижу - нет, ребенок падает, и я вернулась. Вернулась, и Карина говорит: "Если ты не можешь перейти, то я, беременная, вообще не смогу". Карина была беременная... И в это время подбежала Ира. Я говорю: "Ира, я не могу перейти". Она сразу схватила ребенка, помогла, я ей тоже помогла, поддержала ребенка. Она ребенка перенесла на соседний балкон. Потом помогла мне перейти, Карине с двумя детьми помогла, а сама прыгнула обратно. Мужчинам помогать. У Иры в руках был нож. Подбежала к нам и говорит: "Ну, давайте, вы что, не можете перейти?". Нож она бросила на пол нашего балкона и стала помогать нам.
В квартире остались семь человек. У свекра, когда мы выходили на балкон, был топор, у Эдика - железная ножка от стула, у Игоря тоже такая же ножка от стула была. У свекрови ничего не было в руках, она была бледная такая... И Эдик тоже, когда мы выходили, был такой бледный-бледный, прямо белый. А Игорь... Ну, мы уже чувствовали... Такое чувство было, что наших убьют... или ранят... Карина Игорю даже сказала: "Давай попрощаемся". А Игорь: "Что ты! Уходи... Переходите, быстро идите на балкон!". А Эдик был такой бледный, прямо белый... И. свекровь стояла бледная-бледная. Ну, свекор и Миша стояли у двери, а наши в зале... Последние наши слова: "Давайте попрощаемся". Это Карина сказала Игорю, Эдику. Игорь даже заулыбался, а Эдик, бледный, посмотрел так на меня, на детей, мы как бы предчувствовали... Вот наши последние слова и последние эти минуты... У отца был топор, у Миши что-то было, я не помню, не помню, Но тоже что-то было. Я помню: Эдик, был в куртке, Игорь даже каску надел. У нас была каска мотоциклиста. Мы еще опросили: "Игорь, чего ты каску надеваешь?". Он говорит: "ну, на всякий случай, пусть будет на голове", и Эдик тоже был в шапке. А в последний момент, когда переходили, мы с Кариной обернулись к Ире: "Ира, а ты?". Она говорит: "Я не перейду, я останусь с родителями, у вас дети, вы переходите". Мы бы тоже не перешли, мы перешли только ради детей. Ради детей только мы перешли. Ира нам помогла. Мы оказались... сколько же нас было?.. Жасмен. Карина с детьми, я с Лилией, - шестеро, вшестером мы оказались на балконе соседки-азербайджанки. Дверь с балкона в комнату была закрыта, мы начали стучать, а она подошла к балкону и рукой машет: мол, не впущу! А мы говорим: "Сейчас мы поломаем стекло!". В общем, она открыла, впустила нас. Впустила, значит, - там спальня - и начала кричать, мол, уходите. У нее двое мальчишек лет по четырнадцать, эти тоже стали кричать: "Мы вас сами убьем! Уходите или мы вас убьем! А то нас убьют, уходите!". Тут еще соседкин брат объявился. Он, видно, во дворе был, видел, как на нас нападают. Все наши соседи были во дворе или с балконов смотрели. Соседку, к которой мы перешли, звать Севиль. Кричит: "Уходите!". Мы начали просить: "Пусть дети останутся, а мы уйдем". Она не согласилась. Брат ее прогнал Жасмен, Карину с детьми. А я немножко задержалась, в углу, значит, так спряталась. Он их выгнал, потом вернулся в комнату и увидел меня. "О! - говорит. - Ты еще здесь?!". Я начала просить: "Может, вы нас спрячете, может, вы боялись, что нас много, ну. теперь, я одна с ребенком". Он опять раскричался, но я все равно не собиралась уходить. Он, значит, взял меня за шиворот и вот так вышвырнул вместе с ребенком в подъезд.
А у них через стену раздавались крики, шум. Я слышала голос свекра, голос Эдика, дяди Миши... Они переговаривались, кричали, видно, как... я не знаю, как убегать или отбиваться... Были слышны голоса вот этих зверей, мол, убивайте, не жалейте их! В общем, брат Севиль вышвырнул меня с ребенком из квартиры. Я - на втором этаже в соседнем подъезде. Карины, Жасмен не видно. Я подумала, что они спустились, потом думаю: ради детей Карина не спустится. Поднялась я на третий этаж, поднялась, постучалась... И все время слышу шум, крики. Это в нашем подъезде, во дворе...
У нас на площадках по две квартиры. Мне открывали двери и говорили: "Нельзя, уходи!". В нашем доме мы были единственной армянской семьей. Поднялась я на четвертый этаж, постучалась, открыла одна азербайджанка. Я говорю: "Возьмите ребенка, я уйду, может, кто-нибудь потом из родственников объявится, возьмет ребенка". Она взяла, а ребенок... кричала она, кричала, прямо посинела. Так она сильно плакала, Лилия, я думала, не выживет, потому что она вся посинела. Я отдала ее. Соседка взяла, захлопнула дверь. А я уже спускалась. Я на два пролета уже спустилась - во двор, к нашим. Тут она открывает дверь и говорит: "Нет, возьми своего ребенка, если они будут стучаться - она будет плакать, они поймут, что это не мой ребенок". Ну, я уже не думала, я ничего не соображала, такое состояние было... Я просто стала подниматься на пятый, а потом думаю: что я делаю? Теперь же меня с пятого этажа сбросят с ребенком. Я думаю: так хоть во дворе убьют... В эти секунды по шуму, крикам "убивайте" я поняла, что уже все, нам не спастись. Поднялась на пятый этаж, постучалась. Постучалась, открыл дверь мужчина, я уже не понимаю, куда он меня ведет. Он повел меня в ванную комнату. А как раз в это время в квартале отключили свет, телефоны в обед были еще отключены.
Я захожу в ванную и вижу там Карину с детьми и Жасмен. А Лилия сильно плачет, никак не успокоится. Хозяин закрыл дверь ванной и не открывает, боится, что мы выйдем, посмотрим через балкон. По акценту чувствовалось, что он не азербайджанец, а лезгин. Потом он сказал, что лезгин. "Успокой, - говорит, -. ребенка, вдруг они поднимутся к нам, успокой, а то и нам будет плохо". Каринины дети - они постарше и поспокойнее, они заснули. Лилию ну никак невозможно успокоить. Ванна у него была наполнена водой, мы спустили воду, я села в ванну и качаю Лилию. Я не знала, ребенка качать или... Такие крики были со двора, дикие такие, ой, было так страшно! Мы в какой-то момент уже стучали: "Открой, мы выйдем, мы не можем!.. Выйдем к нашим!..". Слышали, как кричит Ира. Ира кричала не своим голосом, она кричала: "Ой, мама!". Как мы потом узнали, ее жгли живьем... раздели.,. Или первой мать добивали, и она видела. Ира не своим голосом кричала, я сразу же узнала и говорю: "Это Ира!". Я даже передать не могу, каким голосом она кричала: "Ой, мама!".
Потом мы узнали, как погибли наши. Показания давал русский мужчина, он живет в соседнем доме. В прокуратуре он рассказывал, рисовал. Свекровь прежде всего раздели, пожилую женщину, 52 года, раздели ее и потащили вниз. Потащили, спустили к подвалу, в подъезде били, били ее, бросили, уже при смерти она лежала, они думали-уже умерла. А двенадцати-тринадцатилетние пацаны взяли палки, начали ее добивать, били, били. Это русский мужчина рассказывает. Били ее, потом бросили в подвал. Эдика, мужа моего, избили, говорит, палками, лопатками. У них были топоры, специальные какие-то заказные лопатки, ножи какие-то, все у них было самодельное, заказное. Говорит: "Твоего мужа избили, лопаткой ударили по голове, а потом сожгли". Его так сожгли, что даже не могли потом узнать, только по кусочкам одежды. Кусочки брюк остались, туфли и - все. Двоюродный брат его, он живет в Джорате, Гриша, это он опознавал. Ну, я говорю! "Может, это не он был?". Он говорит"Знаешь, я с трудом узнал, но... это он".
Иру сожгли. Ее тоже раздели... ее живьем жгли! Он все видел, русский мужчина, он был во дворе. Почти все соседи были во дворе. Он говорит, ее раздели, облили бензином,сожгли у фонарного столба. Ее тоже Гриша опознавал, я не знаю как, но опознал, Свекра нашли за нашим домом. Когда его тащили, он одному парню по-азербайджански крикнул: "Ты тоже на меня нападаешь? Ты тоже хочешь меня убить?". Значит, это был знакомый. Лет 25 было ему. Игорь лежал во дворе, но в стороне от Эдика и Иры. Весь избитый, ноги наполовину сожженные, и лицо в жженых пятнах, лицо его, видно, сигаретами прижигали. Дядю Мишу нашли через дорогу. Пока он отбивался, наших убили. Дядю Мишу оттеснили к дороге, там еще троллейбусный парк. И вот вся эта толпа, все люди, соседи побежали смотреть на него. В него бросали камни, а он сел н руками закрывался, чтобы не по голове. А их много, подбежали, у одного лопатка - у них у всех были лопаты, куски арматуры, у одного лопатка была такая необычная, не закругленная, а какая-то квадратная, заточенная. И вот он этой лопаткой - его по голове. Дядю Мишу тоже сожгли заживо. В квартире остались семь человек, шестерых убили. Спаслась только дочь дяди Миши и Жасмен- Марина.
А мы все это время взаперти у соседа-лезгина. Мы слышим крики со двора, просим его через дверь: "Ну скажите, что с нашими?". А он проходит и говорит на азербайджанском: "Это что-то ужасное, я не могу вам ничего сказать". Мы просили его: "Открой, открой", но он не открывал. Открыл, когда стало тихо. Света не было. Мы ему говорим: "Который час?". Он говорит: "Я боюсь даже зажечь свечу, потому что ни у кого свет не горит". Потом зажег спичку и посмотрел. У меня тоже были часы: было девять часов. Выпустил он нас через час после всего этого, когда они совсем ушли и стало тихо, значит, они три часа убивали, громили. Говорит; "Проходите, садитесь". Ну, мы ему сразу сказали: "Посмотрим через балкон". Ом говорит: "Нет, на балкон не пущу". Он из ванной затолкнул нас прямо в комнату. Мы сели диван. У него жена и трое детей, два мальчика и девочка. Даже он просил одного мальчика: "Никому не рассказывай, что у нас были армяне, сидели в ванной...". Мы молчали, потом говорим: "Расскажите". Он говорит: "Я вам ничего не могу рассказать, это было что-то ужасное". Он не мог говорить! Ну, мы говорим: "А что нам делать?". Он отвечает: "Я вас до утра не смогу продержать, я боюсь, если можете - идите сейчас, если утром соседи увидят, они меня выдадут. А вдруг кто-нибудь из этих зверей, садистов из нашего дома?!. Я, говорит, боюсь. Он сказал: Я лезгин, я очень боюсь. Если можете, уходите сейчас". Мы плачем: "Куда мы пойдем?". Раздетые, мы бежали в халатах, дети... как были в домашнем, так и бежали. Карина говорит: "Я останусь с детьми, а вы с Жасмен идите к моему брату, пусть он нас вывезет". У нее брат в 4-ом микрорайоне. Дети Карины заснули на диване, а Лилия - никак. Лилия никак не могла успокоиться. Карина взяла ее на руки, она у нее не осталась. Тогда Карина говорит: "Я сама пойду с Жасмен. Ты оставайся с детьми, а мы пойдем". Этот мужчина, значит, дал Карине туфли, свой старый плащ, старую косынку жены. Я говорю: "Карина, вдруг вы не дойдете до брата, пойдешь к нам в 4-й". Папа мой тоже жил в 4-м микрорайоне. Я говорю: "Он может быть не дома. У нас русские соседи, мы дружим, и тогда пойдешь к ним, скажешь, пусть кто-нибудь приедет за нами". Они оделись, вышли. Я осталась с тремя детьми. Он посмотрел с балкона, говорит, что они уже вышли на дорогу. Прошло минут пятнадцать, он говорит: "Если они через час не придут, ты с детьми уйдешь, до утра я тебя не смогу продержать". Я говорю: "Что вы! Я даже ходить сейчас не смогу, не смогу спуститься, вообще с тремя детьми как я пойду? Раздетые же мы, сразу поймут, кто мы... Ведь дети спят!..". Лилия тоже к этому времени заснула. Говорит: "Не знаю, если через час не придут, ты уйдешь".
И где-то через полтора часа подъехала машина. Он досмотрел с балкона и говорит: "Машина! Это за тобой!". Я говорю: "Нет, я боюсь, это, наверное, опять бандиты". Он говорит: "Я не знаю, но эта машина, наверное, за тобой". Я говорю: "Пока не посмотрю - не выйду". Вышла на балкон, посмотрела: из машины выходит Жасмен, с военными. Детей я разбудила. Идти совсем не могу. Я прошу "Помоги", он говорит; "Нет. ты должна одна спуститься, и спускайся, пока военные не поднялись до пятого этажа". "Я не смогу". Он просит, говорит; "Нет, ты сама, ты одна должна выйти, и быстрей, пока военные не поднялись". Я взяла Лилию на руки, Сережку тоже на руки, а Кристине говорю: "Кристина, ты большая, пошли". Ребенок напуганный, она за подол схватилась, Я вышла, ноги подкосились. Вспомнила, как я поднималась, и... не смогла, представила: сейчас я выйду, увижу наших, наш балкон... Спустилась до четвертого этажа, села. Села, не могу дальше, Вижу - поднялись солдаты, человек десять, Вооружённые. Они взяли детей, меня - под руки. Я сама идти уже не могла. И думаю: раз столько человек за мной пришло, значит, с нашими это случилось. Солдаты говорят: "Столько выдержала - потерпи и сейчас", Потом говорят: - Как выйдешь прямо в машину, по сторонам не смотри! Могут выстрелить". Значит, спустились мы на первый этаж. они остановились. Несколько солдат вышли, посмотрели. Потом я с детьми посередине, а они взяли нас в круг, посадили в машину. Я все равно посмотрела на наш балкон: окна были разбиты, висела клочьями одежда. Рядом с кооперативным домом что-то догорало, дым шел и возле фонарного столба. Это были Ира и Эдик. Но тогда я подумала, что это жгли мебель... А было холодно, моросил дождь. Они меня втолкнули в машину и говорят: "Мы же тебе говорили - не смотри". Жасмен была уже в машине. Там были и другие армяне, с 4-го микрорайона, шла эвакуация армян. Нас привезли к горкому. Мы стояли на площади, дождь шел, а мы раздетые. Около горкома было много овчарок. Минут двадцать мы стояли, пока подошла очередь и мы зашли. Выла ночь с 29 февраля на 1 марта. Зашли мы на первый этаж, а там не было места, чтобы даже ногу поставить! Встретили соседа с папиного микрорайона, он взял детей на руки, пойдемте, говорит, мы комнату наверху заняли. Поднялись на четвертый этаж. А как поднялись? Полчаса, наверное, поднимались, потому что на лестницах кто сидел, кто лежал, кто стоял - как могли. В комнате было человек тридцать, если не больше: дети, взрослые. Женщина уступила нам место на полу. Уложили детей. Карине уступили место, тоже на полу, А на столе спали грудные дети, наверное, пятеро, маленьких совсем, месяца по два-три.
Несмотря ни на что, мы надеялись, чуть-чуть надеялись, что наши, может быть, живы, ранены только.. Хотя, кроме криков Иры, мы слышали на пятом этаже, как кричат бандиты; "Убили их пятерых!,, Смотрите - кровь! У нас на руках армянская кровь! Этой же ночью по этажам горкома ходили солдаты и спрашивали, где у кого находятся родственники. Ну, люди писали адреса, данные. Мы тоже написали - вот у Карины брат, у мена папа с сестрой. Солдаты вернулись и сказали: "Ваших там нету, соседи говорят, что они в надежном месте".
Первого числа дети проснулись утром, кушать хотят, воды просят, чай - ни у кого ничего не было. Ходили, просили, у кого что есть, кто что взял из дома. Потом нас стали кормить солдаты. Второго марта под вечер нас нашел мой папа. Его и семью моей сестры прятали в Джорате. Я по его глазам все поняла, он заплакал, он уже знал о наших. У папы тоже сожгли всю квартиру. Третьего марта нас под охраной вывезли в поселок Насосный. Там, конечно, было лучше, и надежней уже было, никто не нападет, ничего не случится.
Уже в те дни я часто думала, почему так жестоко и зверски обошлись именно с нашей семьей? Может быть, потому, что наши отбивались, защищались как могли? Ведь там было четверо здоровых мужчин. А может быть - просто зависть, злоба. Ведь мы неплохо жили. А может, нас выдали. Ведь говорил же русский мужчина, что свекор узнал там одного в этой банде. Во всем доме армян, кроме нас. не было. Но они ринулись не в другой подъезд, а вот именно сразу к нам, на второй этаж, и сразу почему-то не в соседнюю дверь постучались. Знали, что на втором этаже в 21-й квартире живем именно мы. Мы же тоже табличку сняли. Значит, кто-то направил.
И еще этот управдом. Пришел. Какие у него были намерения? "Не выходите, дома надежнее". Но ведь, когда он шел, видел, что рядом грабят, вещи выбрасывают. Значит, он знал, он специально пришел. До этого он к нам вообще-то не заходил. Я следователю сказала об управдоме, Говорит: "Мы его тоже допрашивали, какие у вас доказательства?". Я говорю: "Доказательство здесь в том, что он пришел в полпятого, а через пятнадцать минут напали". Говорит: "Может, у него были добрые намерения, в самом деле думал, что дома надежнее". Я говорю: "Нет, раз через 15 минут напали, значит, он в чем-то виновен". Говорит: "Мы его вызывали, он сказал: у меня были добрые намерения". Он не отрицает, что был у нас, и время тоже правильно называет: полпятого. Я спорила со следователем, перенервничала, говорю: "Как по телевизору показывают, вот вы так его пытайте". Он говорит: "Ну что, по-вашему, пальцы дверьми прищемить? Так, - говорит, - по-вашему? Ты видела его в банде? Никаких у вас доказательств нету. Может, на самом деле у человека были добрые намерения". Вот так все перевернулось в нашей жизни. Была семья - не стало.
Мы жили дружно. Недавно до этого получили квартиры. Свекор говорит: "Вот Игорь получил уже, переехал, ты, Эдик, тоже получил. Теперь сделаем ремонт. Спите у себя, а обедать, день рождения, праздники справлять - все это, - говорит, - будет у нас. У себя только ночевать будете, потому что я без внуков, без вас не могу. С работы пришел - чтоб и вы уже были дома". По отношению к нам, невесткам, был очень добрый. Зовет нас к себе, улыбается: "Ирина, Карина, идите ко мне. Свекровь если вас обижает, вы мне скажите". Ну, мы всегда с Кариной смеялись. Он свекрови часто говорил: "Слово у тебя тяжелое". Ну, это на армянском, смысл в том, что, если ты им что-нибудь скажешь, они обидятся. А если я скажу, не обидятся. Так что ты уж молчи, а что надо - я скажу. Мы, две невестки, называли его папа, дедуля - как вот внуки называли. А свекровь была мне вместо матери. Свекор приходил с работы и - на дачу. И нам говорит: "Ну что вы здесь потеряли? Загазованность? Давайте на дачу!". Он и часа не мог без внуков, без нас. Обязательно хотел, чтобы вечером мы все вместе были. Так в будние дни, а в субботу и воскресенье мы должны были прямо с утра прийти или после работы и. значит, до вечера, до двенадцати ночи остаться.
Дома мы говорили на армянском, иногда на русском. Ну, мать с отцом между собой и с нами только на армянском. Всегда у нас гости: или родственники, или друзья. Свекор всегда говорил за столом: "Остаетесь у меня на неделю!". А еще он говорил: "Ешьте, пейте, веселитесь!". Мать... Мать была полная, краснощекая женщина маленького роста, любила вязать - внукам, нам, она очень хорошо вязала. Шить умела. Ну, она, знаете, спокойная была женщина. Все больше молчала, слушала. Зато как она любила смеяться! Вот кто-нибудь что-нибудь расскажет и - ее голос, смех ее. Ире было 27 лет, работала в аптеке. Она была не замужем. Она пошла в маму, маленького роста, но худенькая. Так она нам помогала! Она была хозяйкой в доме. Мать работала, приходила вечером в шесть часов, а Ира - в четыре, значит, все хозяйство на ней: и обед приготовить, и постирать, и еще - чтобы в доме был порядок. Так она умела убрать квартиру!
Игорь тоже пошел в мать: полный, очень спокойный. Правда, он был высоким и крепким парнем. А Эдик... Придет домой и все время что-то должен делать... Он до армии портным был, а потом занялся пошивом чехлов. Эдик служил в Афганистане. В 78-м году он месяца два служил в Прибалтике, а потом их направили в Афганистан. Два года почти что служил там. Рассказывал, как трудно было, как нападали эти душманы на них. В Афганистане он не получил ви одного ранения, приехал жив-здоров, как говорится, без царапины, а здесь, на советской земле, его убили и убили так зверски! Даже... даже фашисты, наверное, такое бы не сделали - убить, а потом сжечь, чтобы не опознали. Если б это случилось в Афганистане, как-то не так обидно было б, а здесь, на советской земле, у нас, сделать такое...
Эдик любил Лилию еще и потому, что она похожа на него. Он всегда говорил: "Это моя дочь". И Лилией назвал ее свекор. Не обидели мы отца, назвали, как он захотел, это тоже ему очень понравилось. С работы придет Эдик - всегда должен был принести ей что-нибудь. Или игрушку, или еще что. Открывает дверь и говорит: "Лилия, смотри, что тебе папа купил!". И она тоже привыкла: "Папа пришел, папа, а что ты мне купил?". Съездить куда-нибудь - всегда брал ее с собой. И в машине она должна была сесть обязательно впереди, рядом с отцом. Сядет и тут же включает магнитофон. Эдик всегда говорил: "Вот моя дочь - музыку любит". Сам он очень хорошо играл на аккордеоне. Даже в "Детском мире" он обычно покупал ей или игрушечное пианино, или аккордеон, или барабан. И давай вместе с ней играть. Наша Лилия родилась с травмой, вывих бедра, и врачи советовали либо гипс, либо шины. Сказали, что, если не поставите шину, она будет хромать. Конечно, это на нас подействовало - первый ребенок, девочка, и будет хромать. Сразу взяли направление, поехали в Институт травматологии. Ребенку было пять месяцев, а в год и два месяца сняли шины. Мы ждали столько времени, это такое мучение было. Мама моя жива была, помогала. Сняли шины, нам сказали, что через месяц ребенок должен пойти. И когда мы сняли и потом держали ее за руки и вот она сделала первые шаги, Эдик говорит: "Ты следи! Ты следи! Вдруг хромать будет...". В год и три месяца она пошла. Мы так обрадовались! Она пошла и не хромала. Полное выздоровление. Такой мы стол накрыли! Столько гостей!
За несколько дней до 29 февраля Эдик купил ей финский комбинезон, а эти мародеры даже его утащили. Даже такое: на шапке у нее была простая заколка, за четыре рубля. Значит, они комбинезон взяли, булавку сняли, видно, подумали, что золотая, а шапку оставили. 10 марта нас с Кариной повезли домой. Был следователь, были солдаты вооруженные, один в подъезде охранял, другой - у дверей, третий вышел на балкон, пока мы находились в квартире. Жутко было заходить, все перевернуто, посуда разбита. Мебель разрублена! Это время надо было иметь, чтобы так разрубить. Даже зеркало в ванной разбили. Люстры срубили. В холодильнике в морозилке было мясо, они морозилку поломали мясо вытащили, даже мясо они взяли!
Наших пятерых - я не помню, какого числа, - мы похоронили в Баку, на кладбище Волчьи Ворота. До этого нас с Кариной вызвали в горком. Мы надеялись, что кто-то из наших все-таки жив, потому что Эдикин друг, фотограф Гамлет, говорил, что, мол, Эдик в тяжелом состоянии, в больнице. Он хотел меня как-то успокоить, но я все равно надеялась. С нами говорил человек из Москвы, я не знаю, как его фамилия. Он стал зачитывать список: Мелкумян Согомон, Мелкумян Раиса, Мелкумян Игорь, Мелкумян Ирина, и когда он сказал - Мелкумян Эдуард, мне показалось, что сейчас он скажет: все живы или - в тяжелом состоянии. Он говорит: "Погибли". Потом сказал: "Сегодня похороны. Дадим машину, вас там родственники ждут".
Мы лица своих не видели, гробы были закрыты. Человек двадцать родственников было с нами. Играла армянская музыка. Похоронили родителей, а у изголовья - троих детей. Нам не дали выплакаться. "Быстрее, быстрее". Были люди из Совмина, из Москвы. И вот милицейская машина стояла. Мы с Кариной говорим: "Все это они сделали!". Родственники нам: "Молчите, не надо, не надо". Побоялись за нас. Шел дождь. Такой сильный ветер. Поставили пять железных крестов. Без фамилий, без имен. Погода такая стояла, и они сказали - потом напишем...

3 июня 1988 г., пансионат "Арарат" близ села Арзакан Разданского района Армянской ССР.

* Родилась в 1964 году
* Проживала по адресу: Сумгаит, 3 микрорайон, д.17/33 б, кв.15
* Работала секретарем-машинисткой в сумгаитском СМУ треста "Азсантехмонтаж", являлась секретарем комитета комсомольской организации СМУ

27 числа мы с сестрой Мариной пошли в кино, на сеанс в 7 часов. В кинотеатр, который находится напротив горкома партии, где-то в 50 метрах. Кинотеатр СК. Шел фильм аргентинский, "Бездна". До фильма мы заметили: человек 60-70 стояли возле трибуны у горкома партии, но они молчали, никаких разговоров, мы так и не поняли, в чем дело. Знали, что насчет Карабаха, но что именно, о чем они говорили, кто-то выступал или нет, что требовали, не поняли. Купили билеты. В кинотеатре было человек 30-40. Очень мало для этого большого кинотеатра. Начался фильм. Минут через 30 ленту остановили. Ворвалась толпа. Человек 60. Поднялись на сцену. Ну, в основном были молодые люди от 16 до 23 лет. Требовали, чтоб на сцену вышла армянка, говорили нецензурные слова, говорили, что решили показать, на что способны азербайджанцы, что они могут сделать с армянскими девушками. Я так поняла, потому что они требовали именно девушку. Мы сидели с Мариной. Я сказала, чтоб она отодвинулась, там рядом сидели русские девушки. Чтоб если кто-нибудь из них вдруг узнает меня или что-то такое вообще случится, чтобы вытащили меня, а не Марину. Стало тихо, 2-3 девушки вскочили, чтоб убежать, но дверь была закрыта, открывается она в конце сеанса, и они вернулись на свои места. В зале все смотрели друг на друга, русские, азербайджанцы, люди разных национальностей... Никто никак не отреагировал, ни одного звука из зала не было издано. Потом они помолчали, посмотрели, стали выходить постепенно. Какой-то парень, такой толстый, жирный, стал говорить: "Ладно, выходите, попугали и хватит". Они медленно так, вальяжно выходили. Мне кажется, что эти люди были не в себе. Или накурились анаши, или что-то еще приняли, потому что такие зверские взгляды были у всех, будто готовы были разорвать кого угодно. Потом это все прекратилось, как будто ничего и не было. Фильм стали продолжать, тем более такой фильм... веселый, надо было только веселиться, радоваться жизни. Мы еле-еле досидели до конца фильма. Значит, начался он в 7, кончился к 9 часам, было темно...
Мы с Мариной шли, улица Ленина была забита, это центр, улица Ленина была забита молодежью. Они кричали, что-то о Карабахе, об армянах. В общем, мы уже не слушали, потому что было такое состояние: дойдем ли мы до дома, и вообще, что же произошло? Транспорт не работал. Кстати, когда мы вышли из кинотеатра, там стояла милиция, работники милиции. Директор кинотеатра стал осматривать двери, потому что, когда выходили, сломали стекла, там в основном из стекол двери стоят. Все было поломано. Он так сокрушенно стоял, смотрел, как будто ничего не случилось, просто хулиганы поломали совершенно случайно, из рогатки. Ну, я решила - раз у него более или менее спокойный вид, значит, ничего такого сверхсерьезного не произошло. Мы вышли еле-еле, хотели сесть на автобус, нам буквально одну остановку нужно ехать до дома. Пешком мы никакие сможем пройти, не потому, что темно, а потому, что что-нибудь может произойти. Остановили такси. Таксист не хотел везти, мы сказали, что живем у автовокзала, он ответил, что до автовокзала довезет, дальше - ни на один метр. Я говорю: ну ладно...
В общем, мы сели в такси, кое-как приехали. У автовокзала творилось что-то невероятное. Была пробка. Весь транспорт остановлен, все кричат, скандируют "Карабах", мол, не отдадим Карабах. Я пришла домой, рассказала, дома сразу паника. Мама говорит: что нам делать? Вроде уже конец пришел, придут, убьют, все... Мы как-то приободрились дома: не может быть такого, где мы живем, при каком строе, как-то маму успокаивали. И легли спать. Хотя никто не спал. Все делали вид, что ничего не произошло.
Это было в субботу. Короче, так и прошел день. Мы никуда не пошли и родственникам не позвонили. Никто ничего. Потому что... жизнь продолжается. В общем, я в этот день поняла: что-то надвигается, но что именно, даже догадаться не могла.
28-го все было вроде бы так, как должно быть, жили так, как всегда. Дома нас было пятеро: мама, папа и мы, три сестры: Люда, Марина и я. Сестра Люба в то время была в Ереване. Б общем, сидели дома, никто даже не выходил. Потом узнали, что с утра уже была демонстрация. Все это началось... Ломали магазины. Мы сидели дома и ничего об этом не знали. Потом ко мне пришла подруга, часа в 3, наверное, Зимогляд Люда, она работала со мной, проходила практику, русская девушка. Сказала, что в городе творится что-то ужасное, невозможно перейти дорогу, потому что поток людей... Такая многотысячная демонстрация, что невозможно пройти, что-то ужасное происходит. Я спросила: ну, а они не спрашивают армян?.. Ну, чего они добиваются, раз уж в таком состоянии? Она говорит, нет, ничего такого, просто демонстрация, как-то страшно смотреть, говорит, как будто война началась, такое чувство. Весь транспорт остановлен... Такси, автобусы, что-то в общем кошмарное.
Потом папа решил пойти в аптеку: у мамы была аллергия в это время... Он выходил из дому, тут наша соседка говорит: "Куда ты идешь, остановись, во дворе такие ужасы творятся, ты не боишься выходить?". Папа не понял, что она сказала. Она просто втолкнула его в подъезд обратно. Он вернулся домой, так и сказал маме. Мама ответила: "Ну, раз она так говорит, значит, действительно что-то есть". Но мы не пошли к ней, русская она, напротив нас живет, тетя Вера. Нужно было провожать подругу. К 5-ти часам я говорю Люде: "Ладно уж, иди, уже поздно, я тебя провожу". Мама: "Не надо идти, уже поздно, ты видишь, какая обстановка в городе". И мы решили остаться дома. Как раз был готов обед. Мама говорит, пускай она с нами поест, потом идет. Мы сели за стол. Не было никакого аппетита, никакого настроения, просто для самоуспокоения накрывали на стол, делали вид, что едим. Включили телевизор, началась передача "В гостях у сказки". Убрали со стола.
Услышали какой-то шум во дворе. Я вышла на балкон, но мне не было видно, что творится, потому что шум был со стороны автовокзала, а вид закрывает 9-этажный дом. Толпа народа... Я ничего не понимала. Они что-то кричали, куда-то смотрели, я не понимала, что происходит. Спустилась к соседке, азербайджанке, с ее семьей мы дружим лет 25. Я спустилась, чтобы от них посмотреть. Увидела, что люди кричат, смотрят на этот 5-этажный, 9-этажные дома недалеко от автовокзала. В этот момент на них пустили солдат, человек 20, с дубинками. Толпа разбежалась. Я даже увидела несколько человек с нашего дома. Они смотрели и смеялись... Я подумала, значит, все не так ужасно, раз они смеются, значит, никого не убивают. Но тут толпа вдруг ринулась на этих солдат. Один солдат не успел убежать. Они стали топтать его ногами, били ногами все... Мне стало дурно, пришла домой, сказала в общих словах, что там творится ужасное... Не могла говорить... Там, наверное, убили этого солдата, потому что такая толпа... Если каждый хоть раз ударил его ногой. .. Они отняли у него дубинку и стали его избивать его же дубинкой. Но это было далеко, и я не видела, встал ли он, ушел. Мне стало страшно, я поднялась домой, сказала: "Люда, никуда не уходи, оставайся у нас, потому что,если ты выйдешь, тебя могут убить или...". В это время толпа перебежала ближе к нашему дому, встала у 12-этажного дома и принялась что-то кричать. Мы вышли на балкон. Все наши соседи тоже стояли на балконах. Все стоят, смотрят. Толпа кричала, а минут через пять побежала в сторону нашего дома. Оказывается, там, в 12-этажном доме, соседи-азербайджанцы спустились и не впустили их. Там всего один подъезд, можно было остановить.
Прибежали все к нашему дому. Мама сразу стала закрывать окна, боялась, что будут кидать камни. У них были камни, они разбивали стекла, все. Было очень много людей. У нас большой двор, весь он был забит. Они поднимались на первый этаж, чтобы не раздавить друг друга. Лезли на деревья, столбы, гаражи. В общем, была огромная туча людей. Они сломали и сожгли мотоцикл армянина Сергея Саркисяна из нашего дома. Мы закрыли окна и сразу услышали топот в нашем подъезде. К нам на пятый этаж поднимались с таким шумом-гамом, что и не понять. Мама потом мне сказала, что они вроде бы папино имя выкрикивали: "Гриша, открывай дверь, мы идем тебя убивать!", что-то в этом роде. Я этого не помню, была в таком состоянии... как в космосе, вот. Мама говорит: "Быстро бегите все в спальню!". У нас там две такие высокие кровати, приданое наше, в общем говорит: "Прячьтесь, туда, наверное, не зайдут, что-то спросят, что-то скажут и уйдут". Она говорит: скажем, что мы здесь живем одни. Я не представляла себе, что мои родители будут одно стоять в коридоре, говорить с какими-то зверями... Я пошла к ним, сказала, что буду стоять вместе с ними, я поговорю, если что, может, найду общий язык, тем более если они меня знают; я по-азербайджански более или менее говорю, узнаю, чего они хотят. Марине с Людой сказала, чтобы они спрятались под кроватью, а сестре Люде... я уже не помню, вообще говорила ли ей что-нибудь.
Потом... они открыли дверь: будто дунули на нее и дверь сломалась и упала прямо в коридор. Толпа ворвалась и стала кричать: убирайтесь, выходите, оставляйте квартиру и убирайтесь к себе в Армению, и все такое. Я говорю им: "Что случилось, спокойно говорите. Один кто-нибудь из вас, спокойно говорите, что случилось?". На азербайджанском. Они говорят: "Оставляйте квартиру, уходите". Я говорю: "Хорошо. Спуститесь вниз. Все, что нам нужно, мы возьмем и освободим квартиру". Я уже поняла, что о каких-то правах с ними говорить бессмысленно, это звери. Надо их остановить. Те, что стояли впереди, молодые парни, сказали: "Тут старые и одна девочка с ними. Жалко!". Сделали два-три шага назад. Вроде бы я их успокоила, нашла общие слова. Потом кто-то из подъезда стал кричать, командовать ими: "Вы что, вы соображаете, что вы говорите, убивайте!".
И все! Этого было достаточно. Они схватили папу, потащили в одну комнату, нас с мамой - в другую. Маму - на кровать, стали раздевать, бить ногами. На мне вообще стали рвать одежду, тут же, при маме. Я уже не помнила, куда они заходили, что сделали, сколько прошло времени. У меня было такое чувство, будто меня били одновременно по голове, по телу, рвали на мне одежду, я не знаю, что говорила. В общем, начались зверства. В этой же комнате я была зверски изнасилована. Они спорили между собой - кто будет первым.
Потом, помню, пришла в себя; не знала - жива я или не жива. Вошел какой-то человек, мне показалось, высокий такой, чисто выбритый, в лайковом плаще, лысоватый. Огляделся - что творится. В этот момент все остановились. Мне так кажется, что он то ли командовал, то ли... в общем, они от него зависели. Он посмотрел и сказал: "Ну-у, с этими все ясно". Маму били по голове. Сломали стулья, и ножками от стула... Она потеряла сознание, и они решили, что она умерла. Папа... был без сознания. Люду хотели выбросить через балкон, но не смогли открыть окно. Видно, после дождя застопорилось и рамы не открывались. Так и оставили ее у окна. Она представила, как сейчас будет лететь, и потеряла сознание. Она вообще слабенькая. .. На меня он посмотрел, увидел, что я еще что-то говорю, еще дрыгаюсь... Ну, я тут стала говорить совсем не то, что должна была - унижаться, просить. Я начала кричать, ругаться... уже никакой мольбы. Я уже знала, что меня ждет смерть. Зачем унижаться перед кем-то? И он сказал, что раз я так думаю, раз у меня такой длинный язык... может быть, он подумал, что я еще вполне прилично выгляжу... Короче говоря, приказал вывести меня на улицу.
А что было с Мариной, с Людой - этого я уже не видела, не помнила... Не знала, живые они или нет.
Вынесли меня на улицу. Тащили за руки, за ноги, ударяли меня об стены, перила, о что-то железное. Пока они меня несли-тянули, кто-то меня кусал, кто-то щипал... Я уже не знаю... Я думала: боже мой, когда же наступит смерть, скорей бы... Потом... вынесли меня, бросили возле подъезда... и стали бить ногами. Я потеряла сознание... Что было дальше, сколько было людей - уже не помню.
Пришла в себя, через какое время - я не помню. Соседка принесла мне одежду, я вся была в крови, надела на меня платье, я помню, что говорила постоянно одни и те же слова: "Мама, что случилось, мама, что нам сделали, где мы, у кого мы?". Вообще я ничего не могла понять. Надо мной стоял парень, я его более или менее знала, он служил в Афганистане, Игорь, это он принес меня с улицы. В тот момент, когда все они пошли в третий подъезд, убили там человека, Игорь набрался смелости, взял меня на руки и принес к соседям, хотя он такой... очень мелкий, и он рисковал. Он азербайджанец - Агаев Игорь, служил в Афганистане. Их три брата. Старший брат вроде тоже служил в Афганистане, сейчас он служит здесь, на границе, в Армении. Игорь меня принес к соседям. Потом приводил меня в чувство, говорил:."Карина, я тебя знаю, успокойся, я не из них". Откуда я знала, кто это, что это? Пришла в себя, меня помыли. Я вся была в крови. Потом папа... увидала папу, узнала маму. А Марина, оказывается... Игорь пришел, когда вытащили Марину и Люду из-под кровати... Марина... Люда сказала, что она русская. Они сказали, что мы тебя отпускаем, мы русских не трогаем, иди. А пока Марину вытаскивали, она решила, что скажет, что она азербайджанка. Игорь сразу схватил Марину и Люду за руки, потому что он Марину знает, знает, что она армянка и наша сестра, и отвел на второй этаж к соседке, стал ломать дверь, чтобы она открыла. Она открыла, и Игорь втолкнул их туда. Так они остались живы.
Сестра Люда потеряла сознание - там, после того, как бандиты стали грабить. Спускались вниз, тащили вниз, потом вновь поднимались, Люда в это время улучила минутку и залезла под кровать, осталась там. Потом, когда пришла в себя, нашла какую-то порванную ночнушку, надела ее, халат какой-то и пошла к соседке на четвертый этаж, к той самой, у которой я смотрела, с которыми мы дружим, постучала в дверь, та открыла и сказала: "Тебя в квартиру не впущу, потому что я их боюсь. Но я тебе дам чулки, а мы из дому уходим". Люда говорит, что я останусь у вас, потому что такое творится, они то поднимаются, то спускаются. Просто это минута какая-то была, минута жизни. Но соседка не согласилась. Люда опять поднялась к нам домой и легла под кровать...
Я пришла в себя. Мама была там. Я не могла вспомнить номер телефона своего начальника, но что-то же делать надо. Кое-как вспомнила, позвонила, и он приехал за нами. Он вообще не знал, что происходит. Подумал, что мы просто боимся, не знал, что нас здесь убивают и что мы прошли между жизнью и смертью. Пришел, забрал нас, отвез в горотдел милиции. В горотделе нас осмотрели, мне очень трудно было идти, у меня очень болели легкие, было тяжело...
Начальника зовут Мамедов Уршан Фейрузович. Начальник нашего управления. Отвезли нас туда. Да, когда мы выезжали, я увидела при въезде в Сумгаит большое количество автобусов, полных солдат. Автобусы были обыкновенные, пассажирские. Там очень много было солдат. Мы уезжали около одиннадцати, в начале двенадцатого. Если бы эти люди могли остановить этот момент, можно было бы много жизней спасти... Потому что толпа пошла дальше, в сторону школы, а там такое творилось... это известно, по-моему, уже всем, не только в Сумгаите, не только в Ереване, Потому что там убивали всех подряд, не останавливаясь. После нас.
В 3 микрорайоне погибло, кажется, 14 человек, а только в 4, 5 и 6 домах - человек 10-12. В нашем же доме погиб один человек, и одна старая женщина погибла в 16-ом доме, перед нашим домом. Там толпу остановили молодые парни-азербайджанцы, не пустили в свой дом. Кстати, когда мы были у соседей, Марина позвонила нашим родственникам, чтобы предупредить всех, чтобы все поняли, что происходит. Позвонила и в 5 микрорайон тете. Там у них трое соседей армян. Я сказала: "Быстро бегите, не могу объяснить, что происходит, прячьтесь, что хотите делайте, лишь бы остались живы. Прячьтесь у азербайджанцев, которые не продадут...". В этот момент вошли три человека - милиционеры. По-моему, они были азербайджанцы. Я была в таком состоянии, лицо у меня было все искривлено, губы опухшие, кровь, глаз у меня весь заплыл, никто не верил, что я этим глазом когда-нибудь увижу... Лоб рассечен... Половина лица выдвинулась вперед. Кто на меня смотрел, не верил, что я останусь в живых, приобрету нормальный вид и вообще буду что-либо соображать. Я начала кричать на этих людей: зачем вы пришли, кто вас сюда послал, кому вы здесь нужны, мало вы людей убили, что вы здесь делаете? Один солдат сказал: "Не кричите на нас. Мы хоть и мусульмане, но не из сумгаитской милиции. Нас вызвали из Дагестана". Значит, в этот момент даже дагестанская милиция была там.
Когда мы приехали в горотдел, там было очень много милиции, там были солдаты, собаки с милиционерами, машины скорой помощи, пожарные... Я не знаю, они там сидели и ждали, когда будут привозить мертвецов или тяжелобольных, чтоб обрабатывать их в горотделе? Не знаю, для чего они там стояли. Там были бакинские врачи, которые осмотрели меня и Люду и сказали: "Этих нужно в роддом, а остальных не знаем куда". Нас повезли, я потеряла родителей, начальника, все. Начальник сказал: "Ты не волнуйся, я тебя найду, где бы ты ни была, что бы ни было". Мы пошли в больницу. Нас осматривала завотделением сумгаитского роддома, Пашаева по-моему ее фамилия. Она осмотрела нас. Скорая помощь была бакинская, Сумгаитская скорая помощь, я так поняла, вообще ничего не предпринимала, потому что по вызовам не выезжала. Люди звонили, но и милиция, и скорая никаких признаков жизни не подавали.
Врачиха эта меня осмотрела, и я так поняла по ее поведению, что произошло нечто очень веселое, потому что ей стало так радостно. Я даже подумала про себя: "Боже, неужели ничего не произошло?". Она меня осмотрела и говорит: "Ну зачем ты так переживаешь? Ты не знаешь, что творится у вас, ваши ведь еще хуже сделали...". Я думаю: ладно, ради бога, что связываться с ней... И так мне было дурно, что я думала: ради бога, почему я не умерла, чтоб еще что-то выслушивать от кого-то? В таком состоянии я буду выслушивать, что наши что-то сделали. Просто у меня не было сил сказать, что откуда у наших столько ума, чтобы еще с вашими что-то делать? Осталась я там. Потом привезли еще одну девушку, Иру Б. Она была замужем и была изнасилована тоже в своей квартире. Нас было трое: я, Люда, Ира. Наутро Люду и Иру увезли. Нам ничем не помогли. Это было в старом родильном доме, в объединенном квартале. Они ничего не сделали, только осмотрели меня, и все. Никаких уколов, ничего успокоительного я не захотела. Какие уколы могли меня успокоить? Я вообще видеть их не могла.
Я лежала в палате. Или так получилось, или специально сделали, чтобы я была одна. В общем, я была одна, хотя все палаты были забиты. В тот же вечер ко мне зашла одна девушка, спросила, что со мной, потому что у меня лицо было обезображено. Спросила, что со мной произошло, я ответила: "Спроси лучше у своего брата, у меня спрашивать нечего, твой брат лучше объяснит, что произошло". Она потеряла сознание, все бросились к ней, и врач категорически запретила, чтобы кто-либо заходил ко мне в палату.

ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ ПОСТЕ

Потом приходили ко мне с работы, мой начальник, его дочь, приносили мне одежду, потому что я в буквальном смысле была голой. На мне было единственное платье, женщина, которая мне его дала, была очень маленького роста, и платье это было намного выше колен, и санитарка мне сказала: "Не понимаю, зачем ты надела это короткое платье, перед кем ты здесь показываешь свои ноги?". Я ушла в палату, думаю: выслушивать кого-то, что-то. Пришли ко мне с работы, принесли что-то в сетке, яблоки, по-моему, килограмм или два, я даже не могла взять эти яблоки. От того, что дошла до такой слабости, мне стало обидно. Сказала, что не возьму эти яблоки, вообще есть ничего не хочу. Ничего не надо приносить. Одна девушка взяла эту сетку... Да! Потом я услышала, что главврач сказала медсестре, чтобы мою историю болезни куда-нибудь запрятали или вообще порвали, чтоб вообще не поняли, что здесь лежит армянка, может быть, по виду они не определят. Значит, они думали, что будет какое-то нападение, что-то будет еще. Будет еще хуже. Или, может быть, по улице ходил кто-то, я не знаю. Словом, на всякий случай всю ночь я не спала.
Наутро меня забрали, целый наряд милиции, посадили в автобус и увезли. Я даже не знала, куда меня везут. Привезли в клуб к войскам, в тот самый, в котором я была в тот злосчастный вечер. Я сошла. Возле горкома было очень много войск, танки, какие-то бронетранспортеры, в общем, что-то ужасное. Я увидела там несколько человек, и мне стало как-то спокойнее. Я подумала про себя, что не одна я осталась. Значит, нас пять-шесть человек осталось еще в Сумгаите за эту ночь. Я еще не знала, что с моими родителями, они ко мне в больницу не приходили, а начальник мне говорил, что все нормально. Я не знала, верить ему или нет. Просто, может быть, он меня успокаивает, может быть, по дороге что-то произошло. Потом я зашла в клуб, увидела очень много знакомых. Все знакомые, все целуют, спрашивают: "Что произошло, что случилось?". Через два дня пришли ко мне с работы. Не оставляли меня в покое. Каждый день приходили, интересовались, приносили постоянно деньги. Все, что могли, делали. Больше всего, конечно, я благодарна своему начальнику, который единственный из работников не терял присутствия духа и свои взгляды не менял, ни до того, ни после, ни даже в данный момент, что бы ни происходило. Постоянно интересуется. Интересуется искренне, от души... Потом, дня через два, пришел секретарь парткома, не нашей организации, а 1-го треста, к которому мы относимся, товарищ Керимов, очень весомый человек в нашем городе. Договорился с работниками скорой помощи, чтоб они меня отвезли, потому что если я сама садилась, то встать или лечь не могла. С легкими у меня что-то было, мне было тяжело дышать. В общем, меня там осматривали несколько раз, несколько врачей, все считали, что... ну просто от ударов, я не знаю. Не посчитали ничего такого, я даже просила, когда лежала в роддоме, чтоб... специально настаивала на том, чтобы меня отвезли в травматологию, потому что я себя очень плохо чувствую. Не может быть, чтобы у меня что-то не было поломано внутри: ребра... Ну, меня отвезли, сделали снимок, посмотрели и сказали, что все нормально. В клубе дежурила скорая помощь. Там оказалась мама Марининой подружки. Она главный врач сумгаитской детской поликлиники. У них были всякие лекарства от температуры, короче, то, что не нужно было в данный момент, я так считаю. Я сказала, что мне очень трудно дышать, все время воздуха не хватает, что-то со мной не то. Они мне сделали тугую повязку на груди и на поясе. После этого я слышала, некоторые говорили, что меня порезали всю. Я думаю, что они видели, как меня перевязывали, и решили, что у меня порезаны груди, лицо... Но меня не резали.
Отвезли нас в пансионат "Химик". Мы там жили долгое время. Приходили представители. В общем, агитировали. В первое время люди вообще их не признавали, гнали. Одна женщина кричала: "Мы требуем, чтоб к нам пришел Сеидов". "-А нас Сеидов и послал". Сеидов - председатель Совмина Азербайджана. А женщина сказала: "Мы примем только дочь Сеидова, пускай она сюда придет, мы сделаем с ней то же самое, что сделали с нашими дочерьми, а потом будем принимать агитаторов!". И так далее. Или -"пускай придет сам Сеидов" .
Но это продолжалось изо дня в день, агитаторы приходили, приходили, это нас выводило из себя. Потом люди постепенно стали уезжать в Ереван, потому что понимали, что бессмысленно оставаться. Все действовало на нервы: вонь, дети маленькие. В клубе СК были дети, которых буквально из роддома выписали. Что мы могли сделать в клубе, в котором даже вода непостоянно шла? Сначала нас кормили там платно. Даже, оказывается, мы переплачивали. На второй день кто-то сказал, что привезут еду бесплатно. Дети болели. Там все воняло. Ну, представьте себе около трех тысяч человек в маленьком кинотеатре, в котором не более пятисот человек может сесть. Ни сидеть, ни лежать, даже двигаться было невозможно. Вонь страшная. За ночь там многие маленькие дети заболели. Я даже слышала, что в Ереван они приехали в тяжелом состоянии, грудные дети. Им нужно стирать, их надо купать, не говоря о том, что мы, взрослые, больные, нуждались в помощи. Люди теряли сознание на каждом шагу. В общем, я не знаю, все плакали, все... Молодежь только, мужчины как-то более или менее держались. Но женщины были в постоянной панике. Всем казалось, что сейчас придут, убьют, зарежут, видно, нас собрали специально, как во время войны, чтобы сжечь кинотеатр, чтобы ни одного армянина не осталось. Потом поднялись на чердак. Я не видела этих людей, только слышала, потому что лежала, не могла встать. Я лежала прямо на сцене, у нас там было место. Вроде бы поймали двух людей, у них был то ли бензин, то ли солярка. Они хотели, по-моему, поджечь кинотеатр. Может быть, кто-то видел,, я не видела. Просто была не в состоянии открыть глаза.
Все подозревали друг друга, спрашивали: "Ты не азербайджанец? По-моему, я где-то тебя видел, ты, по-моему, азербайджанец". Вывели всех мужчин, стали пропускать по паспортам, родственник родственника мог как-то вытащить. У половины людей не было документов. Ведь были такие, что сбежали из дома в одних брюках и в тапочках, в одной рубашке, не так, как следовало бы, с документами.
Значит, 28-го числа, в воскресенье, по-моему, ничего со стороны милиции не предпринималось для помощи нам. В понедельник все это продолжалось в 41А квартале. Там не щадили никого: ни детей, ни беременных, никого. Убивали, жгли, резали топором, в общем, все, что только возможно. Убили семью Мелкумянов, с которой я была знакома, мама работала с ними. Их невестка с моей старшей сестрой училась. Они были убиты просто зверски. В живых остались только две невестки. Одна чудом спаслась, убежала, соседи ее не принимали, она так и бегала по подъезду, пока не нашла себе убежища. Беременная, с двумя маленькими детьми. В 41А квартале все это продолжалось в понедельник, уже 29-го, когда войска уже были в городе.
Убивали людей, переворачивали машины, жгли семьями. Говорят, даже не разбирали точно - эти люди армяне, не армяне. Пострадали, я слышала, лезгины. Точно не знаю, я не видела ни одного лезгина, который пострадал. Жгли машины, поэтому очень трудно сейчас подсчитать, конкретно сказать, кто умер, кто не умер. Было очень трудно опознавать трупы, вернее - то, что осталось от трупов после того, как они сгорели, облитые бензином... представить очень трудно, конечно. Я слышала, что много людей пропало, без вести, с завода БТЗ двое, женщина, которая работала в ночную смену, тетя Размелла, тоже жила в 3 микрорайоне.
Останавливали автобусы из Баку в Сумгаит: вечером люди возвращались в Сумгаит, те, кто были в гостях в Баку, и бакинцы в Сумгаите, и студенты там были. Убивали просто зверски. Останавливали автобусы, водители тут же подчинялись, потому что эту ораву зверски настроенных людей никто не мог остановить. Останавливали, вытаскивали армян, тут же убивали и, я не видела опять же, но слышала, что складывали всех в кучу, чтобы потом сжечь. Потом по этим трупам, которые вообще трупами не назовешь, по этому пеплу нужно было определить, кто это. Я слышала, что двух девушек спасли два парня, студентку одну, по-моему, Г.Иру, если не ошибаюсь. Она потом долго лежала в больнице и до сих пор она не может понять, кто ее спас. Она тоже была зверски изнасилована, избита, ее бросили в гору трупов. Парень ее вытащил из всей этой груды тел, надел на нее свой плащ, взял на руки и кое-как донес до города. До сих пор не могу понять, как это он смог.
Я это слышала от Григоряна Энгельса. Григорян Энгельс, он знает, по-видимому, ее. Тем более, что многие люди ходили в эту больницу. Она лежала в больнице, пела какую-то песню на армянском языке, и ее записали, и, по-моему, у него есть запись, потому что он говорит, что у многих сейчас есть эта песня, которую она пела в больнице, где лежала в тяжелом состоянии. Вот этого парня не могли найти. Он оставил ее в чьей-то квартире, вызвал скорую помощь, она была в таком состоянии, что, наверное, и не могла, как и я, запомнить чье-то лицо.
Мне кажется, что среди тех, кто ворвался к нам домой, один был знаком мне, может быть, я даже с этим человеком разговаривала. Но после того, как я получила такое количество ударов, у меня вышибло все из головы. Кто - не могу до сих пор понять. Потом, мне кажется, что я видела секретаря парторганизации управления, где Марина работает. Она учится и работает, учится в вечернем, в АЗИ, и работает в строительно-монтажном управлении "Химзащита". Я - секретарь комсомольской организации нашего управления и часто встречалась с секретарями партийной и комсомольской организаций. У нас бывают общие совещания. Я всех их знаю, я даже с ним разговаривала, он, я знаю, из Армении. Азербайджанец, но родом из Армении. Вообще-то стало очевидным, что многие среди этих людей были азербайджанцами родом из Армении.
Меня водили по милициям, в горотдел, в прокуратуру, потому что этим делом начала заниматься Прокуратура Союза ССР, и я показывала на фотографиях людей, которых более или менее могла опознать. Мне показывали тех, кто был в нашей квартире, проходят по нашему делу, но я их даже не могу опознать, хотя это доказано, потому что их как-то обрабатывали. Одни говорят, что меня знают, кто-то держал меня за руку, кто-то за ногу, когда меня волокли. Кто-то просто был в нашей квартире, меня даже пальцем не тронул, взял только одно одеяло или вообще одну серьгу, что-то такое. Все эти люди, все, насколько я наслышалась и навидалась их, все они из Кафана.
Секретаря парторганизации зовут Наджаф, Рзаев Наджаф. Он был в момент, когда все это начиналось. Мне кажется, что это был он, потому что в толпе я никого кроме него не узнала. Тем более, что я ему сказала: "Слушай, ты хоть что-то сделай, потому что ты меня знаешь". Он отвернулся и пошел в сторону спальни, где была Марина. Ну, Марины не было видно. Там было такое столпотворение людей, там вообще никого не узнаешь. Все это вышло у меня из головы, потом постепенно я пришла в себя, в горкоме... там были военные люди. Я им рассказала, они все это записали. Я назвала его имя. 8 марта пришел к нам секретарь партийной организации нашего первого треста, которому мы подчинялись, и он, Рзаев Наджаф. Я маме говорю: если он здесь, несмотря на то, что я назвала его имя, значит или доказано его алиби, или они, наверное, считают меня за дурную, будто я не отвечаю за свои слова. Он сказал: "Что такое, ужас, что с вами наделали, я, это самое, прятал семью армян...". Потом через некоторое время он снова приходит и говорит уже совсем другое: "Меня не было дома, мы уезжали с семьей в Баку". Я говорю: "Марина, что он говорит? Раньше он нам совсем другое сказал". После этого я не ходила к нашему прокурору, нашим делом занимается прокурор из Воронежа, фамилия Федоров. И он мне сказал, что только сейчас наступила его очередь. Столько людей по вашей семье проходит; только наступила его очередь. Что с ним делают, доказал ли он свое алиби или нет? Просто они думают, что раз меня били по голове, я ничего не могу сказать точно, был ли он, или не он. Очень обидно будет, если он был в нашей квартире, а не пострадает, и одновременно я боюсь говорить на все сто процентов, что это был он. Потому что кого я ни назвала, они говорят: ты говоришь неправильно. Тот не то делал, тот не заходил.
Все эти лица спутались у меня в голове. Кто что именно делал, я не могу сказать.
Когда меня вывели на улицу, там стояла целая толпа, но я ее не видела, потому что постоянно закрывала глаза, мне все время казалось, что именно из-за моих глаз я все время попадаюсь, вечно ко мне пристают, почему-то мне все время кажется, что виноваты мои глаза. Тем более, что они меня били по лицу, мне казалось, что они хотят выколоть мне глаза. Вот, я закрывала глаза, меня вывели на улицу, стали бить. За руку меня держал один молодой парень, лет 22, работает на заводе, БТЗ. А рядом, через дорогу от нас, 41 квартал, где все это творилось. Это от нас через дорогу. Там есть общежитие БТЗ, он живет там.Он сейчас задержан, даже доказано вроде бы, насколько я знаю, что это он убил Гамбаряна Шурика из 3 подъезда нашего дома, кларнетиста. В нашем доме один человек был убит, этот самый мужчина.
Так, в этот момент проходил парень, который жил с ним в одной комнате, с этим парнем. Увидел, что он держит меня за руки, что он меня бьет, но не подошел, смотрел со стороны, потом пошел в общежитие. Прошло некоторое время, в городе стали вешать объявления: вызывали свидетелей. Этот парень пошел и все рассказал. Вот теперь его поймали, доказано все. Уж его, видимо, столько избивали, я не знаю, что там делают с ними, но он сам рассказывает, что работал на заводе в ночную смену. К ним пришел на завод какой-то молодой человек и сказал: "Все, кто хочет убивать армян, приходите к автовокзалу в субботу в 10". Все. Он говорит: кто захотел, тот и пришел. На заводе БТЗ это было, в ночную смену, наверное, с пятницы на субботу. Ночью это было, они мылись в бане. И он сказал, что каждый отвечал по-своему. Кто-то говорил: а, что ты говоришь, ты соображаешь, что ты говоришь? Другие молчали, наверное, в душе думали, что я-то пойду. Но друг другу ничего не говорили. Он сказал, что посчитал нужным прийти, потому что наслышался о том, что творилось в Кафане, что убивали наших сестер, наших матерей, деревни жгли, все такое. Вот этот парень тоже родом из Кафана. Это уже точно. И Марина говорит, что секретарь парторганизации тоже из Армении.
На следствии я была пока несколько раз, пока что я им довольна. Нас вызывали, спрашивали, каждое мое слово было записано на машинку. Там была встреча с одним парнем... Кстати говоря, он был армянином. Я сказала, что он был в нашей квартире, но что он делал, я не знаю. Григорян его фамилия, Григорян Эдуард. Он сумгаитец, с 1 микрорайона. Был осужден, по-моему, не впервые, на 5 лет. Мать - русская. Встреча у меня с ним была в КГБ, в Баку, в КГБ Азербайджана. Нас привели, показали мне фотографии. Было так много фотографий, мне кажется, даже тех людей, которых ловили в комендантский час, их тоже фотографировали, и я все путала. Говорю, приблизительно вот такого типа лицо было, парень в белой куртке с красным замком. А он мог снять эту куртку, сжечь где-то, и ищи его как ветра в поле. Вот. Этот парень, Григорян, я сказала, он был в нашей квартире, но он очень похож на лезгина, такой светлый. Что он делал, я не знаю, потому что не помню. Может, он меня бил, насиловал. Но он был в нашей квартире. В КГБ он начал меня просить, умолять: не надо этого, все такое, посмотрите мне в лицо, вы мне как сестра. Я на него посмотрела и думаю: "Боже мой, не дай бог иметь такого брата, как ты". Ну, они были недовольны моим ответом, потому что я неуверенно говорила все это. Я была с мамой. Потом зашла Люда, но Люда как зашла, ей сразу стало плохо. Она хотела его убить, через стол полезла на него. Она его узнала. Люда, когда пришла в себя, лежала на балконе, толпа ее бросила, и все побежали в спальню. У нас там всякие ящики с посудой, в общем, приданое трех сестер. Квартиру разграбили полностью, оставили только мелочь. В тот момент Люда пришла в себя и стала запоминать. Ну, смотреть на лица, слушать голоса... Двое там говорили, что можно поджечь эту квартиру. Другой говорит: зачем поджигать эту квартиру, когда у меня трое детей, мне негде жить. Значит, этот человек прибыл из "нахалстроя", значит, ему негде жить, значит, он сумгаитский. Они были уверены, что это будет их квартира. К тому же по соседству живут азербайджанцы. Зачем поджигать квартиру, могут сгореть азербайджанцы. Они так говорили. Откуда они знали, что там азербайджанцы, если они шли просто так, думая, что там живут армяне? У нас есть список жильцов в подъезде. Наша фамилия там указана. Допустим, они пришли по списку, но откуда они могли знать, что через стену с нами живут азербайджанцы? И не подожгли нашу квартиру.
Я не знаю, у меня было такое состояние, если б вот это все остановилось, ну, в тот момент, когда я была на улице, и меня спросили бы, что происходит, я бы ответила, что началась гражданская война. Если даже не гражданская... но наверное, гражданская, потому что в тот момент, когда меня били, я открыла глаза и увидела, что все соседи стоят на балконах и смотрят, как бесплатный фильм ужасов. Значит, началась гражданская, бьют только армян. Если б была мировая или что-то в этом роде, то, значит, всех бы били. Но били только нас. Потом я встретила девочек со своего дома, азербайджанок. Они плачут, говорят мне: Карина, мы все это видели, как все это могло произойти? У меня спрашивают! Значит, если нормальная девушка была в состоянии выдержать, смотреть, видеть, что со мной происходит, я не знаю, как это можно назвать. Мне кажется, если б все было наоборот, я или этого не выдержала, или я могла бы предотвратить, как сделала одна девушка-азербайджанка перед нашим домом. Там живет одна девушка, очень страшная, такая беспутная девушка, если ее можно назвать девушкой, такую беспутную жизнь она ведет. Там у них две семьи армянские. Она вышла, увидела с балкона, что творится со мной, стала кричать, ругаться. Спустилась в подъезд и говорит: "Или вы пройдете через мой труп, или вы не зайдете в этот подъезд". Так вот, ни один не подумал уже заходить в этот подъезд. Некоторые товарищи говорят, что эти люди были настолько не в себе, что они не соображали. Я считаю, что это неправильно. Они очень даже хорошо разбирались, раз на эту девушку не подняли руку. Она для них была раз плюнуть. Но то, что она была азербайджанка, это их остановило...
Звери, которые были так накурены. Когда они зашли к нам, все что-то жевали. Я обратила внимание: все, кто входил в квартиру, все что-то жевали. Думаю: боже мой, может быть, мне это кажется? Может, я с ума схожу? Но нет, все что-то жевали. То, что это наркотик, это без слов, потому что... На вид это были такие нормальные люди вроде, молодые, выбритые, словно на праздник какой-то пришли. Но они что-то кричали. Они не говорили, а кричали, как будто рядом были глухие. Они орали, орали: а-а-а, убивай, убивай, убиваем армян! Они кричали не "убивай", а "гырын эрмянлары". "Гырмаг" - это дословно "убивать, уничтожать".
Вот так!.. Я продолжу. Мы спрятались в квартире капитана, азербайджанца, жена у него татарка. Мы сидели у них в квартире, их дети были во дворе. Дети очень много знали. Это в нашем подъезде, на 3 этаже. Мама, когда пришла в себя, не могла найти Люду, схватила папу за руку, в тот момент, когда они грабили, на маму они не обратили никакого внимания, потому что стали грабить. Видно, убивать они уже прекратили, стали грабить. Мама нашла смелость...Один мальчик маме сказал: где золото? Мама говорит, лет 12-14. Он даже похож на русского, такой светлый. Но вообще азербайджанцы из Армении все светлые. Я обращала внимание, они все какие-то рыжеватые. Я думала, может мама ошибается? Он кричал, все били, а он спрашивал у мамы, где золото. А у нас золото вместе с документами лежит в шифоньере. Такая маленькая черная сумочка - все там. Мама вообще не любит надевать золото, с тех пор, как ей купили, она, наверное, ни разу не надевала. Они схватили то, что лежало на трюмо. Мама считает, что это золото нас спасло. Потому что все бросились на золото, мама схватила папу, который в этот момент задыхался. Они закрыли ему рот, завязали руки, на лицо положили еще подушку и стул... Сунули ему что-то в рот, чтобы он задохнулся. Мама его схватила, все это вырвала... Что-то у него было во рту, ему трудно было дышать, нос был забит кровью. Мама его схватила и стала бегать с пятого на первый этаж, потому что никто не хотел открывать двери. Мама говорит, случайно, совершенно случайно этот человек открыл двери, он спал, спросил спросонья: "Что случилось?". Видит, что они в крови. Мама говорит: "Закрывай двери, скорей! Всех убивают!". Он закрыл дверь. Мама говорит: "Иди узнай хотя бы, что с моими дочерьми, пусть их сожгли или убили, принеси хоть трупы". Он пошел искать нас. Люда в этот момент была под кроватью. Люда говорит, когда они выходили, мне показалось, что кто-то меня зовет. Когда он ее тихо звал, Люда не смогла выйти из-под кровати. Хотела выйти и тихо кричала. Ей казалось, что она кричит, а на самом деле молчала или говорила про себя, ей казалось, что она кричит. Когда вышла из-под кровати, никого уже не было. И опять... Она думала, что уже сошла с ума. Не буду больше выходить, все! К черту! Это мне кажется, приду в себя. А потом, когда все успокоилось, остановилось, этот мужчина привел Люду, потом Игорь принес меня с улицы. Или сначала меня, потом Люду, я уже не помню, как это, в каком порядке было.
И маме говорит: "Слушай, они там бегают, кричат что-то внизу, бегут в сторону другого дома". У нас более или менее успокоилось. Кого убили, кто живой - мы ничего не знаем. Я стала звонить подруге. В общем, пришла в себя. Мама говорит: "Слушайте, давайте поднимемся, хотя бы один матрас возьмем или что. Неизвестно, сколько мы здесь будем. Может, не все сожгли". Я не знаю, у всех женщин такое чувство - хочется что-то из дома взять, может быть, не все украли? Я маме говорю: "Мама, зачем тебе все это нужно? К черту! Все! Мы живы, на все плевать, на все!". Она говорит: "Нет, давай возьмем хоть что-то. Может, мы уйдем отсюда, может, у кого-то будем ночевать". Мама поднялась, а их маленький мальчик, их сын Алик, стоял, как говорится, на шухере. Стоял и смотрел - идут или нет? Они только один раз успели побежать, что-то схватить. Он кричит: возвращайтесь, они бегут! Что успели... схватили, у кого матрасы, у кого одеяло... мама взяла мое вязание... Кто-то в этот момент схватил наши старые вещи, которые никогда не надевали, в коридоре... Папину старую спецовку кто-то схватил. Сосед, жена, мама и папа... Марина ушла с ними. Я просто не в состоянии была. И Люда. Мы сидели. Они побежали, закрыли дверь и в этот момент слышим, опять эта толпа бежит к нам наверх, опять что-то тащут. Тащили в сторону другого дома, кажется, у школы или... у нас там есть недостроенный дом, говорят, в сторону подвала или недостроенного дома, чтобы потом постепенно все это унести. Потом вроде все успокоилось. Я стала звонить начальнику.
Потом опять пошел шум. Мы были на 3 этаже, в двухкомнатной квартире, а на 2 этаже в двухкомнатной квартире живет одна женщина, Даллакян Ася. Старая женщина, на пенсии. Ее не было дома, она в это время обычно бывает в деревне, у нее там дочь замужем, а внук в армии. Она очень редко бывает в городе, получает пенсию, квартира практически пустует. Они начали ломать ее дверь и сломали. У нее там были две-три кровати, что-то такое, что может быть у 60-70-летней женщины, которая тем более там не живет. Наверное, кастрюли, две кровати железные, матрасы, ну, у нее был телевизор. Когда приехал ее внук, она купила телевизор. Они стали все ломать. Мне опять стало дурно. Думаю: "Боже мой, что вообще творится? Когда все это кончится?". Выключили свет, сидим. Оказывается, те, кто не боялся, те, кто знал, что происходит, не должны были выключать свет. А мы не знали, но все равно к нам не пришли. Они все прекрасно знали, что он капитан. Он выходил, закрывал двери, мы сидели в его квартире. Касумов фамилия. Он бывший военный, в отставке, работает в пожарной части, на каком-то заводе. Он выходил, стоял у своих дверей. Они ему говорят: "Товарищ капитан, вы не волнуйтесь, мы вас не тронем, вы свой". Он поднимается, а они говорят: "Что ты ничего не берешь из этой квартиры?". Он говорит: "А мне ничего не нужно". А женщины, которые стояли во дворе... У нас там подвал, полный воды... женщины, которые стояли во дворе, видели. Они, значит, оставляли на первом этаже, эти товарищи, все, что воровали, оставляли и опять бежали наверх. Женщины что успевали, бросали в подвал, чтобы сохранить наше добро. Кое-что осталось: грязные подушки, две-три вещи и один ковер. Парень один спустился, такой злой, говорит: "Где ковер? только что сюда положил!". Они говорят: "Какой-то парень пришел взял, в сторону школы побежал". И он в ту сторону побежал.
Да! Забыла самый главный момент. Когда Игорь меня взял на руки, там стояли женщины и все видели, что творилось. Просто они мне не говорили долгое время, и жена вот этого военного, она не хотела меня убивать морально, окончательно, я и так была убита. Она мне потом сказала: "После того, как они убили в 3 подъезде дядю Шурика, один из них, видно, главарь, молодой человек, говорит: "А где та девушка, что здесь была?" И разозлился. А она говорит: "Она пришла в себя...". Не знала что сказать. Что придумать? Кто ее унес? Тут же начнут прочесывать весь дом и найдут меня и всю нашу семью. Она и говорит: "Она пришла в себя и пошла в подвал". А у нас в подвале вода. Так вот, вся эта толпа ринулась в подвал искать мой труп или вообще меня. С фонарями бежали, все по пояс в воде, .. которая стояла годами, сажа, мазут. Там лазили, чтобы меня найти. Потом кто-то сказал: "Там столько воды, она, наверное, шла-шла, опять потеряла сознание, наверное, умерла. Нашла свою смерть в подвале. Все, можно спокойно уходить!". Я этого не знала, когда мне сказали, мне стало еще хуже. Наверное, в два раза хуже. Гораздо хуже! Значит меня не просто хотели прибить, а еще ужаснее меня что-то ждало...
После всего этого мы, конечно, уже не хотели жить в Сумгаите. В нашу квартиру нас уже не несло. Когда мы переезжали, я пошла туда, меня всю колотило, трясло, потому что опять вспомнила все это. Хоть соседи все плакали навзрыд, это было... очень дешево... Те, что сидели в своих квартирах и не помогли нам в такой момент. Я считаю, что они могли помочь! Я не думаю, что они были обязаны, но они могли нам помочь! Потому что одна девушка смогла остановить всю эту озверелую толпу. Значит, и они могли. Достаточно было одной женщине или одному мужчине сказать: "Что вы делаете?". Все! Этого было бы достаточно. В нашем доме 60 квартир. Никто этого не сказал! Когда я лежала на земле, все люди были на балконах, я не слышала ничьего голоса, никто не говорил: что вы делаете, оставьте ее... Мама даже сказала одной соседке, что, если б на моем месте была азербайджанка, там бомбу бы бросили, чтобы убить хоть одного армянина. Они бы за свою заступились. Правда, говорят, что наша соседка с 4 подъезда, старая, больная женщина, попыталась остановить погром. У азербайджанцев есть такой обычай: если женщина снимает головной платок и бросает его на землю, мужчины тут же должны остановиться. Старушка с 4 подъезда так и сделала, но ее платок растоптали, ее саму оттолкнули в сторону и сказали: "Если хочешь остаться живой убирайся в свою квартиру". Она и ушла. Этот номер с ними не прошел. Иногда даже те соседи, которые нам помогали переезжать, говорили мне: ну ладно, успокойся, забудь это. Я говорю: я забуду это только в том случае, если я тебе скажу сейчас, что это произошло с твоей дочерью, и если это на тебя не подействует, тогда я тоже все забуду. Представь себе, что это произошло с твоей сестрой. А ты ничего не сделал. Вот так...

25 апреля 1988 г., Ереван

* Родилась в 1969 году
* Проживала по адресу: Сумгаит, 3 микрорайон, д.17/33 б, кв.15
* Работала инженером по технике безопасности в СМУ "Химзащита" треста "Азтепломонтаж", училась в Сумгаитском филиале Азербайджанского института нефти и химии

27 февраля мы с Кариной решили пойти в кино в клуб СК, который находится на площади Ленина. Шел аргентинский фильм "Бездна". Мы пошли в кино. По дороге на главной площади города, на улице Ленина нам встретилась толпа, которая стояла возле трибуны и что-то требовала. Так как толпа была немногочисленная, мы не обратили на нее внимания. Вошли в кинозал, удивились, что фильм аргентинский, вроде бы неплохой, а так мало людей. Было там человек 30, не более. Ну, начался фильм, где-то через полчаса в клуб ворвалась толпа, немногочисленная, человек 50. Стали требовать: армяне, на сцену! Остановили фильм. Все сидели пораженные, не понимая, в чем дело. Толпа пошумела, попутала. Видит, что народ никак не реагирует, ну и ушла. Это были в основном молодые люди, до 20 лет. Одного из них Карина узнала, поэтому ей стало страшно, она попросила меня подвинуться поближе к середине зала, а сама осталась сидеть на месте. Думала: "Если меня узнают...". Это был танцор, он танцевал в Доме культуры, Дворце химиков, ну, Карина его узнала. Его зовут Парвиз.
После того, как толпа удалилась, вновь стали крутить фильм, но уже не было никакого желания смотреть. Карина попросила меня встать, пойти поскорее домой. Но я... она была в мандраже полном, я более трезво рассуждала: если мы сейчас выйдем, нас могут поймать. После окончания фильма пошли домой. Поехали на такси. Пришли, рассказали дома. Мама забеспокоилась, но никаких мер не приняли, так как было уже поздно. Легли спать. На следующее утро 28 февраля вроде бы в городе все было спокойно. По крайней мере в районе 3 микрорайона было спокойно. К двум часам к нам пришла подружка Карины, русская, и сказала, что в городе творится что-то невообразимое, но что именно, мы не поняли. Потом мы стали смотреть телевизор, мама приготовила обед, стали накрывать на стол к 4 часам. Пообедали, собрали со стола и услышали какой-то шум. Выбежали на балкон, стали смотреть, что происходит. В районе кинотеатра "Космос" - это в 3 микрорайоне - бежала огромная толпа в разные стороны. В общем, непонятное что-то. И из-за того, что панораму закрывал впереди стоящий дом 18, Карина пошла к соседям, предполагая, что оттуда будет лучше видно. Потом мы спросили у соседей: что там? Вроде бы успокаивая нас, они сказали, что жгут автомашины армян. Но мы уже думали, что происходит более ужасное. Мама говорит: "Давайте скорее заходите, закрывайте окна, не выходите на балкон". В это время Карина прибегает и говорит, что она видела, несколько десятков солдат бросились на эту толпу с дубинка. Потом толпа повернула и одного солдата... ну, один солдат успел убежать, и толпа накинулась на него, стала избивать его же дубинкой.
Ей стало плохо, она прибежала вся трясясь, а я пошла на балкон и стала смотреть, как разворачиваются события. Толпа двинулась в сторону нашего дома и стала ломать мотоцикл, который принадлежал армянину Саркисяну Сергею из соседнего подъезда. Я зашла в комнату и сказала, что они уже у нас во дворе. Не успели мы принять какое-то решение, спрятаться, как услышали топот и шум в подъезде. Такое чувство было, как будто слон поднимается или стадо слонов. Вся квартира тряслась от этого шума. Нас с Людой Зимогляд сестра Люда отправила в спальню, под кроватью мы спрятались. Люда тоже собиралась спрятаться с Кариной. Мама сказала, чтобы мы все спрятались. Они с папой скажут им, что они одни, не трогайте. Но, видя, что папа с мамой в коридоре, Карина тоже выбежала за ними, а Люда за ней. Заперли нас в спальне с Карининой подружкой Людой Зимогляд. Мы лежали вдвоем под кроватью.
В это время взломали дверь, и послышались крики мамы, сестер. Стали ломать стекла, хрусталь, зеркала, все, что можно было сломать. Долго это не прекращалось, эти крики. Ну... я не помню, где-то часа полтора мы были под кроватью с Людой. Скорчились, еле-еле поместились, там у нас сумки лежат под кроватью, с новой одеждой. Как эти полтора часа мы провели под кроватью, один бог знает.
Мы держались за руки и иногда, поддерживая друг друга, пожимали, чуть-чуть, подбадривая, чтоб не дай бог не вскрикнуть. Потом, когда немного в квартире поутихомирилось, уже нечего было ломать, они пошли в спальню, так как там находилось много вещей, которые можно унести: приданое, матрасы и так далее. Они стали разворачивать кровати, перед нашим носом стали мелькать их ноги. Очень страшное зрелище, когда думаешь, что сейчас носом коснешься чьей-то ноги, еле-еле поместились мы под этой кроватью. Кошмар!
Ну, один из них заглянул под кровать, где мы лежали с Людой, и сказал: "Идите сюда, здесь еще есть!". Имел в виду - девочки. Люду выволокли первой из-под кровати, она стала кричать, барахтаться: "Я русская, оставьте меня в покое!", звать на помощь. Ну, потом в соседней комнате стали говорить, что русских не трогаем. Пришла моя очередь. Я сама уже вышла из-под кровати. Они спрашивают: "Ну, а ты кто такая?". Сказала, что я соседка, азербайджанка, пришла в гости. Ну, нас с ней вроде бы отпустили, но, выходя из спальни, я увидела Люду, которая стояла в окружении нескольких человек. Ну, Люда тоже увидела меня и оторопело так посмотрела. Ей было невдомек, как эта толпа не трогает меня и я такая спокойная стою среди них. Потом, уже впоследствии, Люда рассказывала, что она до этого была без сознания, пришла в себя, увидела меня, и ей показалось это сном. Попыталась позвать меня, но была не в силах это сделать, что и спасло меня, в конечном итоге. Выходя из комнаты, я заглянула в гостиную и даже улыбнулась. Там было все такое разгромленное, ну, мебель, все сровняли с полом и... у нас на ковре висел Карлсон. Один Карлсон остался, ковра уже не было, успели унести. Карлсон - это игрушка просто, висела. Ну... и один Карлсон висит. Я улыбнулась, думаю, сейчас сойду с ума от этой картины. Этим временем Люда Зимогляд надела пальто, нашла свою сумку, и мы вышли.
В этот момент никого дома не было, кроме сестры Люды и этой вот банды, остатков. Значит, парень незнакомый, потом оказалось - знакомый, Игорь, отвел нас к соседям, барабанил долго, пока они не открыли, и втолкнул нас туда уже силой. Мы сидели там некоторое время, а во дворе кричали, шумели. Я понятия не имела, что с нашей семьей. Когда мы были еще дома, один парень подошел и стал в упор разглядывать меня. У него лицо было такое безобразное, небритый, глаза из орбит выходили, кровью налитые. Ну, он проверял, меня взглядом. Я сказала: "Ну что ты смотришь?" - на азербайджанском языке. Уже пришла в себя немного. Да, видно, они были накурены анаши, очень страшные глаза. И он спросил: "Что ты делаешь, зачем ты пришла к армянам?". Я сказала, что в гости. Он сказал, чтоб впредь к армянам в гости не ходила. Ну вот, мы с Людой очутились у соседей и сидели там некоторое время. Люда все время беспокоилась: как мама, что она подумает, просила проводить ее. Ну, я постаралась объяснить ей, что,если я выйду, весь двор меня знает, что это Марина, бейте, добивайте ее. Уговорила ее пойти одной, дала денег на такси. Она ушла. Потом пришла соседка с первого этажа, сказала, что все наши живые, покалеченные, но живые. Иди на третий этаж, тебя там ждет мама. В это время никто не знал, что со мной происходит. Сестра Люда дома, Карина на улице, ее там избивают, а что со мной, вообще понятия не имели. Я поднялась на третий этаж к соседке, увидела всех там. Карина была до неузнаваемости избита. Тогда только на меня напало такое бешенство, я не знаю. Готова была всех и каждого разорвать. Мы просидели этот вечер у них, трясясь от страха. Уже было 10 часов вечера... Как бы они опять не пришли. Мы поднимались домой, чтоб взять несколько одеял, чтоб можно было переночевать у соседей. В это время мальчик соседский позвал маму: "Тетя Роза, скорей спускайтесь вниз, они опять идут в наш подъезд!". Мы только успели захлопнуть дверь соседскую, как они ворвались в наш подъезд и опять поднялись на пятый этаж, стали опять громить. Все, что можно было, унесли и спустились на второй этаж, под нами квартира двухкомнатная, там живет старая женщина, тетя Ася, армянка. Она обычно отдыхает в деревне, очень редко приезжает. Ворвались в ее квартиру и тоже стали громить. Мы при каждом ударе вздрагивали, невозможно описать эти минуты, которые мы прожили у соседей. Потом мы стали звонить к знакомым, родственникам, армянам, предупреждать, чтобы уходили, прятались. Невозможно было объяснить по телефону, что с нами сделали. Ну, думаем, пускай спрячутся, а потом поймут, что творится в городе. Потом я позвонила подружке, узнала номер телефона Карининого начальника, так как у Карины память вообще отшибло, она была не в себе. Кое-как дозвонилась к начальнику, он приехал за нами примерно через один час. Приехал за нами, забрал. Было темно уже, но я увидела наши фото, разбросанные во дворе. Я их подобрала. Села, прощальным взглядом посмотрела на дом, думаю: все, больше я сюда не приеду. Поехали мы домой к начальнику. По пути мы видели: толпы еще бегали по микрорайону, а у въезда в город стояло несколько машин с солдатами, матросами, но почемуто они бездействовали. Приехали мы в горотдел милиции поздно ночью. Там было какое-то совещание, какая-то шишка приехала из Баку, видно, и поблизости все было переполнено солдатами, собаками, милицией, полно было машин. Невозможно было подъехать на машине к этому зданию. Когда мы вошли в горотдел, ну... там лежали уже солдаты избитые. Они были ранены, им делали перевязки. И еще одна-две семьи армянские, тоже, видно, пострадавшие. Карину с Людой стали осматривать, папу, маму, всех, кроме меня, так как я не пострадала физически. Потом попросили меня, в комнату, стали допрашивать, вести протокол... Я сказала, что не в состоянии говорить что-либо сейчас. Мы поехали дальше. На отправили в больницу, Карину с Людой приняли в роддом, где Люда пролежала один день, Карина - два. А мы с родителями поехали домой к начальнику. На следующий день ночевали у начальника, если можно сказать, что мы спали.
На следующий день все это началось в 45 квартале, где находилась квартира, в которой мы прятались. В понедельник в семь. Начальника Карины зовут Мамедов Уршан Фейрузович. Заслуженный строитель Азербайджанской ССР. В понедельник все телефоны почему-то отключили. Невозможно было узнать, что творится в городе. Мы все сидели взаперти. Боялись выглянуть в окно. Начальник Карины во вторник, первого марта, принял решение отвезти нас к себе на работу, так как там работает телефон, можно связаться, узнать, что сталось с остальным армянским населением. Мы поехали в управление, позвонили. Начальник узнал, что всех собрали в горкоме и в здании клуба СК, где мы смотрели фильм с Кариной.
Нас отвезли туда. Вся улица Ленина была оцеплена солдатами, стояли БТР, БМП, танки, кружили вертолеты. Там мы встретились со своими соседями. Вертолеты над городом кружили, смотрели, где скопления, чтобы вовремя установить, куда посылать солдат. Ну, встретились со своими знакомыми, соседями. Там была паника: всех зарубили уже, остались только мы. Но нет. Мы жили на сцене в этом клубе. Я, кажется, одну ночь там провела и то простудилась. Этот клуб вмещает в себя, ну, человек 500, а там находилось более 2000 человек. Можете себе представить, как мы там разместились. Воздух был спертый, нечем было дышать. Выходили на улицу - там ветер, заходили - духота. Все заболели, не говоря уже о детях. Полная антисанитария. Люди не то что не могли сесть - они спали стоя. В проходах, на лестницах, на сцене. Сцена деревянная, сверху что-то типа чердака, показалось кому-то, что там ходит человек, сразу паника: нас сейчас будут жечь. Солдаты... приказали солдатам, они прочесывали чердак, искали. Говорят, что-то нашли: 2 баллона солярки и кого-то постороннего там. Не знаю, насколько это правда. Пока мы были в СК, можете представить, что там творилось. Все время паника: сейчас придут! Здесь нас всех вместе специально собрали, чтобы сжечь, чтобы уничтожить! Все армяне собрались, это сделать нетрудно. Там были солдаты, но человек 20, что они могли сделать против этой толпы? Площадь была оцеплена, но все равно, знаете, местность такая, оцеплена только спереди. Там стояли танки, а сбоку, там стекла, их выбить ничего не стоит, тем более все были в таком состоянии... Раз до этого никто нас не уберег, то и после этого никто не убережет. Сами на себя надеялись. Ну, там встали мужчины, сторожевые пункты создали, парни такие мужественные. Если что, они здесь будут стоять, а мы - тут, чтобы оберегать женщин и детей. На помощь тогда, наверное, не надеялись, ни на чью. Надо сказать о детях, которым исполнилась от роду неделя. Конечно же, все они заболели:, и неизвестна их дальнейшая судьба, потому что и грипп там был, и грязь. Невозможно описать: санузел и рядом расположилась семья с ребенком. Несовместимо вроде бы, но другого выхода не было. Так мы прожили один день и ночь в СК в полном хаосе.
Сейчас у нас в городе все спокойно, утихомирилось. Нам дали квартиру, вообще квартиры дали тем, у кого есть погибшие и сильно пострадавшие. Нам дали квартиру в Баку, на 8 километре. Квартира неплохая, выбирали вроде бы сами. Любой этаж, ремонт, сразу установили телефон, железная дверь.
Но все равно мы там оставаться не собираемся. Особенно в панике папа с мамой. Скорее бы переехать в Армению! Но... пока не светит. Потому что азербайджанцы армянские заселили и уезжать пока не собираются. Ну, пока живем.
Все члены семьи после этих событии очень изменились, стали раздражительны. Папу вообще не узнать. Был такого веселого характера... сейчас стал суровый, ему все время кажется, что что-то не так мы делаем. Потерял всякий интерес к жизни. Часто вспоминаем события 28 февраля, и папа все время размышляет, что чтобы, если б он вступился за нас. Он тогда собирался, ну, стоял с топором возле дверей: несколько человек хотя бы успею убить. Но мама более трезво рассудила, что если он поднимет хоть на одного топор, то всех нас перерубят, и отбросила топор под диван. Ну... папу это все-таки мучает. Вроде бы отец - и не смог защитить. Его ударили по уху чем-то тяжелым, да так что он не слышал долгое время, и по носу. В носу запеклась кровь, и потом ему в рот засунули тряпку, кляп, наверное, руки завязали за спиной и опрокинули на него подушку, сверху что-то тяжелое положили, чтоб он задохнулся сам. Потом наша мама, вся истекая кровью, улучила момент, секунду, встала, взяла папу, и они бегали по подъезду, пока им не открыли дверь.
А Люда наша в детстве часто теряла сознание, Люда у нас такая слабая, сейчас она еще более ослабела. Будем надеяться на выздоровление, не моральное, а хотя бы физическое. Потому что моральная травма никогда не изгладится из памяти. Об этом будут помнить все.

26 апреля 1988 г., Ереван

* Родилась в 1936 году
* Проживала по адресу: Сумгаит, 3 микрорайон, д.17/33 б, кв.15
* Работала маляром, незадолго до событий вышла на пенсию по состоянию здоровья

28 числа муж пришел домой, говорит, что он шел мимо "Спутника", там машины горят, он не останавливался, не спрашивал, только прошли русские и сказали, что азербайджанцы сжигают машины армян; он не стал смотреть, пришел домой. Он мне так сказал, я ему ответила: "Ну, черт с ними, что горят, у нас машины нету. И за что это азербайджанцы должны сжигать машины армян?"
Мы не успели сесть за стол, как слышим шум. Было либо без десяти пять, либо десять минут шестого. Вышли на балкон, смотрим: на улице стоят две азербайджанские машины "жигули" и один армянский мотоцикл с коляской. Смотрим: человек, наверное, триста-четыреста напали на этот мотоцикл, разломали и как только подожгли - мы убежали с балкона. Муж, вернувшись в квартиру, взял топор. Смотрим, уже ломают нашу дверь. В подъезд зашли, кричат мужу по имени: "Гриша, открой дверь!", "Мы идем". Когда они ломали дверь, я в этот момент только успела у мужа отнять топор и спрятать под диван.
Дверь взломали и вошли. Как вошли, они нам сказали: "Квартиру отдайте нам, а вы уходите, куда хотите. Уходите в вашу Армению". Я так умоляла их, я сказала: "Я дам вам все, всю квартиру, все, что есть в квартире, только нас не трогайте, моих девчат не трогайте". Один усатый парень сказал: "Да, в квартире очень хороший ремонт, не надо сжигать, пусть они уходят, а мы квартиру заберем". А другой парень говорит по-армянски, он азербайджанец, но говорит по-армянски. Видно, что он азербайджанец, но мы так не можем говорить по-еревански, как они говорили, трое-четверо парней разговаривали по-армянски, и говорят: "Нет, мы не затем пришли, чтобы их в живых оставить. Мы пришли, чтобы все сжечь или убить всех. Мы их не выпустим".
Я опять стала плакать. В то время у нас была русская девушка Людмила. Людмила и моя Марина зашли в спальню и спрятались под кроватью, а где спрятались две другие дочери, я не имела понятия. Не знал, где муж, где дочери. В этот день я плохо себя чувствовала: у меня все тело было красное, как раз скорая приезжала, делала укол. И я лежала, извините, в ночной рубашке, как раз, когда зашли они, я не успела ни платье надеть, ничего надеть. Я вскочила, стала на кровати. Когда мою Люду они отнесли голую на балкон и изнасиловали, мою старшую дочь, а другую дочку положили у кровати и десять-двадцать парней, и взрослых, и молодых, и пятидесятилетние мужчины были - изнасиловали, мою Карину, тогда я....
Стульчики у нас стоят, двенадцать стульчиков, ножки все о мое тело разбили, голову мою в пяти-шести местах порезали - в крови все покрывала, до сих пор их держу. Следователь хотел покрывала в Москву взять, но я не дала, сказала: "Пока я буду жить, я буду хранить эти покрывала, что в моей крови. И сделали это азербайджанцы".
Я только слышала, как мою дочку, голую, подняли наверх, на руки, и как гроб, понесли на улицу. Кто-то говорит: "Мотоцикл горит, несите и бросьте ее в огонь, пусть она там сгорит. Пусть твоя мать слышит твои крики". Я это все слышала.
А в этот момент, смотрю, один взял топор, тот, что я спрятала. Взял топор и вышел на балкон, говорит: "Я сейчас отрублю Люде голову". А другой говорит: "Нет, зачем резать, сейчас откроем балконные окна и выбросим ее на улицу". Они не смогли открыть окна, потому что не так давно был дождь, рамы разбухли, одна створка открылась, а другая нет. Не успели, не смогли они выбросить Люду на улицу.
А когда взяли топор, чтобы отрубить голову, в этот момент один мужчина, который стоял около дверей, где я была на кровати, этот мужчина сделал знак руками и остановил их: "Хватит, не рубите голову, не надо, то, что сделали, хватит, все равно они уже мертвые. Давайте заберем все, что есть дома, и уйдем". В этот момент один мальчик лет 13-14, беленький, пухленький такой, я до сих пор не могу понять, он русский был или метис, или азербайджанец, не знаю, какой национальности. Он очень сильно бил по моим ногам 5-6 раз ножками от стульчика и говорит: "Тетя, где золото? Где деньги? Покажи мне место".
Я сказала: "Вон шифоньер, там черная сумочка, все в ней - что хотите, берите. Только не убивайте моих детей".
Этот мальчик взял эту черную сумочку и вывернул ее - как все накинулись на содержимое: там была одна тысяча рублей и облигаций на тысячу рублей, и золотые украшения мои, которые я получила от мужа и его родственников, когда выходила замуж.
Люди, которые били меня, набросились на деньги, а я в этот момент как бы перелетела через них, открыла другую дверь, смотрю: муж в таком состоянии - рот завязан, руки завязаны, подушкой прикрыт рот и придавлен сидением стула, муж уже задыхается. Я уже не обращала внимания на то, что сама в крови, в каком я виде, что я в ночной рубашке, а в доме столько мужчин...Не могу понять, как я не растерялась, взяла себя в руки, взяла мужа и выскочила в подъезд, пробежала пять раз вверх и вниз, просила пустить. А один парень, держа в руках мою и Людину шубу, мое пальто, Людино пальто и плащ Карины, все эти четыре вещи и пару сапог, смотрел, где мы спрячемся. Он заметил, что на третьем этаже мужчина открыл дверь, азербайджанец, Сабир. Я с мужем, все в крови, зашали к ним. Я сказала:"Сабир, я не знаю, где дети остались, я знаю, что Люда на балконе, они хотят ее разрубить. Ты иди, чтобы косточки ее собрать, чтобы не выбросили с балкона".
Сабир поднялся, прошло 10-15 минут. Этот парень, который видел, что мы зашли к Сабиру в квартиру, начал стучаться в дверь. А я спросила: "Кто там стучит?". Он мне отвечает: "Это сосед". Я не стала открывать дверь, потому что я знала, что это тот парень хотел зайти и убить нас. Тот парень, который видел, что мы там спрятались.
Сабир спустился через час и плачет. Я смотрю, он спустился без Люды. А я плачу и говорю: "Сабир, наверное, ты не захотел принести к себе в дом мертвую Люду. Зачем ты без Люды пришел?".
А он тоже стал плакать, говорит: "Я боюсь, их много... Не бойся, я не позволил убить Люду, Люда жива".
Часа два-три, наверное, так прошло, три раза Сабир поднимался. ..
Марина и эта русская девушка были под кроватью. Я не знала, где они находятся. А Карина, я сама видела, как ее голую несли на улицу, держали наверху на руках, как гроб, подняв на руки, несли на улицу.
С Сабиром вместе Игорь зашел. Игорь живет перед нашим домом. Он служил в Афганистане, медаль имеет, живет против нашего дома, и девушек он знает. А его лицо мне знакомо было. Я смотрю и говорю: "Ты кто?". Он говорит: "Я знаю ваших девушек", я стала плакать, целовать его, говорю: "А как вас зовут?". он говорит: "Игорь". Я говорю: "Да, я помню, что ты стоял и разговаривал с Людой". А он говорит: "Я у вас не был, но девушек хорошо знаю". Он был знаком с Людой до этого. Когда узнал, что во дворе такой случай, он хотел зайти к нам, чтобы помочь,что-нибудь сделать. Он тогда зашел с Сабиром вместе в дом к Сабиру. Я спросила: "А девушки живые? Ты никого не видел, не знаешь, может, спрятались или куда убежали? Мы в таком состоянии...".
Он стал плакать, меня обманывать, говорит: "Тетя Роза, не плачь, я уже Люду спрятал, а Марину с этой русской девушкой Людой спрятал на втором этаже у Салимы. Салима открыла дверь, - говорит, - Марину и эту спрятала. Марину и русскую девушку, Люду, спрятал на втором этаже". А я сказала: "А где остались Люда с Кариной?". Он уже не знает, говорит: "Правда я Люду спрятал, но точно не знаю, на каком этаже, в какой квартире. Но пока людей во дворе много, - говорит, - когда все разойдутся, будем искать". И стал плакать. А я говорю: "Нет, и Сабир меня обманывает, и ты меня обманываешь - Люда, наверное, мертвая, а вы не хотите сказать мне правду".
Через полчаса они вышли и через полчаса вновь пришли. Смотрю: Игорь Карину за руку держит, она вся в крови, вся избитая. У Карины на лице белого места нет, все в крови. Пришли. Карина в этот момент не знала, что говорит, разговаривала как сумасшедшая. Целый час она не могла идти сама.
Потом Сабир говорит: "Нет, и Люда идет". Игорь ходил искать. Оказывается она была на четвертом этаже спрятана. Он нашел Люду и привел к Сабиру домой. Через полчаса, смотрю, Марина пришла. У Марины нет никаких следов от побоев. Спрашиваю: "А ты где спряталась?". Марина стала плакать: "Когда они стали чемоданы и ящики брать из под кроватей, мы с Людой вышли. Они видят, что Люда русская, и сказали: "Мы русских девушек не трогаем. Ты зачем сюда пришла?". Она сказала: "Я с ними работаю". В этот момент Марина вышла из-под кровати. Ее спросили: "А ты кто такая?". Она сказала: "Я не армянка, я азербайджанка". Тогда они спросили: "А почему вы пришли в семью к армянам?". Они говорят: "Мы вместе учимся". В этот момент, когда Марина с Людой, вышли из дверей, чтобы убежать, это видел Игорь и спрятал их в доме Салимы. В общем, все друг друга нашли.
До одиннадцати часов мы оставались в квартире Сабира. И Сабир сам боится уже держать нас ночью. Говорит: "Они видели, что вы у нас спрятались, боюсь, что снова придут, и нас убьют. У меня два сына - и сыновей моих убьют. Что делать? Выгонять? Не по совести. Я не знаю, что делать?".
А Карина никак не может вспомнить номер начальника, Мамедова, чтобы позвонить, может, он нам поможет. Марина узнала у Карины номер начальника, позвонила. Позвонила Мамедову. "Сантехмоптак", начальник, Мамедов. Его дома не было. Трубку взяла жена, русская: "Что случилось?". Мы сказали, что у нас такой случай. Она говорит: "Я одна, мужа нет дома, а я сама боюсь подъехать. Как муж явится, я ему сообщу".
Мы опять через полчаса позвонили, я не знаю, кажется, полпервого было или был час ночи. Трубку взял Мамедов. Карина стала плакать, что мы в таком состоянии, негде нам оставаться, Мамедов, окажи нам помощь. Он взял - не знаю, из ОБХСС Сумгаита или прокуратуры, - двух человек в машину и со своей дочерью подъехал к нашему двору. Сабир вышел и по номеру машины узнал, что это они. Они поднялись, увидели, что мы в таком состоянии. Мамедов сам стал плакать. У него чуть сердце не остановилось, когда он нас увидел в таком состоянии, в крови. Он сказал: "Нет, я вас ни в коем случае не оставлю здесь, я вас сейчас же заберу".
Мы вышли на улицу, смотрим: стоят две машины и двое мужчин, говорят: "Мы из прокуратуры. Говорят, в вашем дворе Гамбаряна убили. Вы об этом знаете?". Мы думали, что Сашу убили, сына. Потому что, когда мы были у Сабира, сын Сабира сказал, что Сашу убили. А когда мы ехали к Мамедову домой, как раз сотрудник сказал: "Нет, не Сашу убили, а отца Сашиного".
Они нас повезли через станцию. Когда мы уже ночью подъехали к ним домой, там опять банда стоит, много их. Бандиты хотели остановить машину. Этот из прокуратуры пошел вперед, другой шел за нашей машиной. Там этой ночью стояли пять машин, все моряки, в том месте, где электричка раньше останавливалась.
Пришли к Мамедову домой, жена нас угостила. Но мы ничего есть не могли. Ночевали только. Больше суток мы оставались у них. Потом они услышали, что к азербайджанцам, которые прятали армян, бандиты собираются. Мамедов тоже испугался. Говорит: "Что делать?".
Больше суток были у него, потом он утром рано к пяти часам посадил в машину и отвез... Нет. Из нашего дома они нас взяли в милицию. Там стояло около 100-150 милиционеров. Я кричала, орала: "Собаки! Сволочи! Кого вы охраняете? Почему не идете? Там людей убивают!". Они все головы так опустили и ничего мне не ответили. Их там сто человек стояло, а я вся в крови, муж оглох, ребра ему поломали, весь в крови был. На меня и на мужа они не обратили внимания и сказали. "Вы на ногах стоите, значит, вы живы и здоровы". А двух моих дочек они взяли в роддом. Марина осталась с нами.
Потом Мамедов нас повез к себе домой. Больше суток мы были у Мамедова дома, потом он нас отвез и спрятал в архиве по месту своей работы, где он начальник. Там мы с утра до вечера, до 6 часов оставались. Он хотел отвезти нас в Хачмас, чтобы посадить в поезд, но у нас не было никаких документов, ничего не было. Он сказал, что без документов, наверное, не сможем уехать. Он поехал к 6 часам в горком, узнавал, мол, я спрятал армян, куда надо теперь идти, уже столько дней, я не знаю, что делать. Оказалось, что всех армян уже два-три дня прячут в СК и горкоме. Он посадил нас в свою машину и отвез нас в горком.
Человек 60-70 к нам домой ворвались, не меньше, вся квартира была полна ими. Когда мы бежали через подъезд, там тоже много стояло. А на улице - мы не могли смотреть, сколько там. Это Марина видела, когда у Салимы спряталась, через кухонное окно. Говорит: "Салима посмотрела и говорит: Марина, ты не смотри, они увидят, что ты здесь". Марина говорит: "Мама, около 300-400 человек было во дворе". Чтобы лица были знакомые, таких нет, не видели, а так, нам показалось, они в городе живут. Потом их фотографии показывали и их самих. Люда многих опознала, Карина опознала, наверное, одного или двух, потому что ее много били по голове, она теряла сознание. То, что ее уносили, приносили, что делали, - она ничего этого не помнит. Ничего не помнит. Люда многих опознала, и я двоих опознала.
Позавчера позвонила Марина из Баку и сказала, что Люду вызвали в прокуратуру. Она пошла. Оказывается, поймали того парня, который вытащил из шифоньера сумочку, где были золото и деньги. Сумочку нашли у него. Теперь я должна в прокуратуре посмотреть. Его задержали. Это он или не он? Фамилию его не знаю...
Муж мой сейчас сам с собой разговаривает, оглох, не слышит. Мне тоже очень плохо: у меня и давление, и сердце, и нервы... Сколько можно думать и нервничать... Вырастила... Сорок лет работаю, двадцать лет маляром работала среди мужчин. И ничего не имею, кроме постелей. Это еще хорошо, что жена Сабира днем или ночью несколько постелей из нашей квартиры перенесла к себе, а так больше ничего нету. 3 тысячи денег нам дало государство.
Сорок лет мы жили в этом городе, никогда они нам плохого не делали. Я работала среди них, азербайджанцев. За двадцать лет только я одна была армянкой в нашей бригаде. Все они мне говорили: "Ты азербайджанка, ты даже по-армянски на ереванском языке не разговариваешь". Я всю жизнь с ними работала, хлеб - пополам, соль - пополам. И никто никогда не говорил: ты армянка или азербайджанка, ты кто или какая. И девушки мои тоже так: учились в Баку, институт кончили, старшая дочь учительница, вторая - учительница, третья - работает секретарем. Спасибо ее начальнику, что он нам много помог: сколько раз он нам в санаторий еду привозил, и жена, и подружки, и организация Марины тоже так. Мне только не помогали, я уже на пенсии. Я из Баку позвонила, что я еще не пенсионер, еще пенсию не получаю, а 20 лет работала в этой конторе. Потом они тоже мне оказали помощь размером в 100 рублей.
Они всегда с нами мирно жили, добрососедски. Мы не знали, что такое азербайджанцы, что такое армяне. Всегда мы жили в мире. И до этих пор...
Приходили к нам незнакомые люди. Когда стали выяснять, то узнали, что 3, 4, 5, 6... сколько-то человек из какого-то Кафана оказались или из Масиса, говорят, родом. Я не знаю.
Трое, кого я опознала, они приехали из Кафана, а жили в общежитии. Выходцы из Кафана, живут в общежитии. Это те, которых я опознала. А Люда опознала человек 10, откуда они выходцы, я не знаю.
Мы приехали в Баку из Сумгаита. Одиннадцать семей. Живем в одном доме. На улице врыли столб, соединили с линией все наши одиннадцать квартир, поставили телефоны, у всех есть телефоны. Не было пола. Сделали. В общем, кто красил, кто не красил. Так оставили. И никого на работу не устроили до сих пор, скольких я вот знаю. Правда, мы еще не прописались, а о других не знаю. Гамбаряны, например, давно прописались, но тоже работы не дали. Они не спрашивают: "У вас деньги есть? Чем вы питаетесь?".
Целый месяц мы ходили по министерствам. Нас успокаивали, что будет работа всем, и детям. Уже месяц прошел. На днях я опять позвонила в Баку, говорят, никто не работает, не прописались. Надо на работу устраивать, а они нам ничего не говорят. Мы все без работы. У нас только мой муж работает, потому что муж работал до этого в Баку. И сейчас он работает в Баку. А уже 15 дней, как приехали сюда, и он не работает. Не знаем, что будет...
Мы приехали в Армению, чтобы обменять квартиру. Так и не сумели найти. Взяли билеты на самолет, улетим, а Карина останется. В Масисе много вариантов обмена, дома государственные, но азербайджанцы просят много денег, а у нас денег нет. 10 тысяч, 15 тысяч, 20 тысяч, до 30 тысяч требуют, деньги требуют, мол, у нас земля, а у вас государственная квартира. А у нас же нет денег, чтобы сделать с ними обмен.
Там оставаться мы не хотим. Даже дочери наши, которые писать на армянском не умеют, не научились, и то сейчас не хотят оставаться в Баку после того, как вынесли такое горе. Не хотят, ни одного дня!
Не жалко, что меня били и такое творили, не жалко, что сама стала инвалидом второй группы, что целую ночь дрожу, не могу уснуть, лекарства пью. Жалко моих дочерей. Я вырастила их среди азербайджанцев, а они изнасиловали двоих дочерей. И остались они такими... Они - ни девушки, ни женщины. Никому они не нужны. Без работы, без ничего. День и ночь сейчас спят или разговаривают как сумасшедшие. Кому они сделали плохое? Никому никогда ничего плохого не делали. За что они с ними так поступили?! Это же в мирное время двое с половиной суток в Сумгаите шла резня, но ни одной скорой, ни одного милиционера, ни одной пожарной, ни одного знакомого, ни один телефон не работал! Кто придет на помощь? Нет, советской власти не было! Если бы была, за двое с половиной суток... Я войны не видела, но всегда рассказывала дочкам, что в войну так было. А это было хуже! Немцы не делали так! В городе сколько голых девушек вели, у всех груди порезаны... В шестом доме 3 микрорайона столько мужчин и одну женщину убили, в мусорку бросили. Но о таких случаях никто не желает слышать...
В Сумгаите живут 18 тысяч армян. Жили до этих событий. Я не знала сама, что живет столько армян. А когда был митинг в клубе СК, выступал генерал, сказал, что тут живут 18 тысяч армян.
Правда, когда всех собрали в СК и горкоме, мы увидели, что там много армян живет. И если б не было азербайджанцев, если бы они нас не защищали, то от этих 18 тысяч через трое суток, наверное, ни одного не осталось бы в живых. Среди азербайджанцев много хороших людей, чего скрывать. Если бы Сабир нам дверь не открыл, сейчас не было бы в живых ни моих детей, ни нас. Комнаты же были полны бандитами: один идет убивать, другой ищет золото, третий деньги требует, один взял пальто, один взял шубу, один взял сапоги - у каждого из них уже была своя профессия, было заранее решено, кому что делать. Если бы Сабир не открыл, если бы нас не спрятали, если бы начальник Карины не приехал ночью в два часа, чтобы нас, армян - а он азербайджанец из Ленкорани, - чтобы нас, армян, забрать к себе домой и держать двое суток, нас бы в живых не было.

7 июня 1988 г., Ереван

* Родился в 1956 году
* Проживал по адресу: Сумгаит, 4 квартал, д.24 а, кв.2
* Работал парикмахером в сумгаитской парикмахерской № 1

ПЕТРОСЯН (ХАЛАФЯН) МАРИНА МИХАЙЛОВНА

* Родилась в 1962 году
* Проживала по адресу: Сумгаит, 4 квартал, д.24 а, кв.2
* Домохозяйка

ВЛАДИМИР: В субботу, 27 февраля, мы были у тещи. Всей семьей возвращались к себе домой. По дороге троллейбус остановили, а толпа стала кричать: "Армяне есть? Выходите!". Это был второй маршрут. Нас около ресторана "Бахар" остановили. "Армяне, выходите!". Водителю говорят: "Открой дверь!". Но водитель не открывал. Тогда они начали ломать стекла, угрожать, что сейчас перевернут троллейбус. "Если среди вас есть армяне - выходите!". Все в троллейбусе начали говорить: "Здесь армян нету". Ну, они оставили и ушли, раз армян нету. Там было, наверное, тысячи три-четыре. Демонстранты были. Они с площади Ленина шли, по центральной дороге. И как раз мы попались им навстречу.
МАРИНА: Я тогда за наших детей испугалась. Я не знала тогда, что самое страшное для нас еще впереди.
ВЛАДИМИР: Пришли домой. Смотрю в окно - митинг идет на площади Ленина. Не слышно было, я форточку открыл, некоторые фразы долетели. Выступающий говорил, что не волнуйтесь, Карабах мы не отдадим Армении, Карабах. - наш. Из толпы говорили, что если этого не будет, то мы завтра вновь в 10 часов придем, снова демонстрацию устроим. Парень там один по микрофону говорил: "У меня в Агдаме мать живет, я не могу ее оттуда привезти: дороги все закрыты, может, ее там даже убили". Вот. А другой, значит, говорит, что в Карабахе армяне двоих азербайджанцев убили, одного шестнадцатилетнего, другого - двадцатидвухлетнего, что ли...
МАРИНА: Это они после того, как по телевидению выступил заместитель Генерального прокурора СССР Катусев. Сказал, что убиты двое азербайджанцев. Разве можно такое сообщать по телевидению?! И они именно после этого злые такие все стали.
ВЛАДИМИР: Мы так считаем. И все так считают. Говорят, что после этого все и началось.
МАРИНА: И все винили вот этого Катусева.
ВЛАДИМИР: На следующий день у нас были сороковины тестя. Утром я встал, жене говорю: "Ты побудь с детьми, я пойду узнаю, что к чему. Может, сейчас в городе такое положение... Опасно выходить". И мы с отцом пошли к моей теще в 3 микрорайон. Теща, имя ее - Халафян Римма, говорит: "Ну как, будем отмечать сегодня?". "Сегодня опасно", - говорю я. Она говорит: "Ну ничего, что делать, уже людей позвали". Я говорю: "Тогда пойдем сообщим в милицию, милиция придет и будет охранять, если кто-нибудь подойдет...". В общем, мы сказали в милиции. Потом пришла жена с моей матерью. И мы хотели нанять автобус, вышли, но автобуса не нашли - никто не соглашался ехать. Говорят: "Ты что! В такой день невозможно, хоть сто, двести рублей дай - не поеду". Опять пошли в милицию. Милиционеры пригнали один маленький автобус, сели с нами и поехали на кладбище. В общем, там помянули и все вместе вернулись. Во дворе к сороковинам палатка была. Накрыли столы, родственники сели, милиция стояла там. Где-то к часу дня смотрим - толпа идет. Мы у милиции просим: "Сделайте что-нибудь". Их человек семь было милиционеров. Они во дворе палки взяли, трубы какие-то: у них с собой ничего не было - ни оружия, ничего, взяли и пошли к этой толпе. Минут через пять вернулись и говорят: "Быстро собирайтесь! Они должны придти обратно". Ну, мы говорим: "Только сели, у нас по обычаю должны тосты быть за упокой души...". Человек сто нас в палатке сидело. А они говорят: "Какие полчаса, через две минуты чтоб все убрали! Они вот-вот подойти должны". В общем, мы все убрали, родственники сразу разъехались. Те, кто из Баку приехали на своих машинах, - все уехали. Остались самые близкие родственники. Я не хотел к себе домой идти, думал, здесь, наверное, безопаснее будет: у нас центр, если начнут - от начнут, лучше здесь останемся. Сидели у тещи. Вдруг слышим _ крики: "Ура! Ура!". Идут. Смотрим - во дворе сотни человек собрались. Весь двор полон.
МАРИНА: Свистят, орут. "Ура!", "Эрмени! Эрмени!" ("Армяне! Армяне!").
ВЛАДИМИР: Толпа двинулась ближе, набросились, собрали все столы, скамейки, палатку в одну кучу и зажгли. На третьем этаже жил дядя Саша, Аванесян его фамилия, он вышел на балкон, кричит: "Вы сволочи, звери, что вы делаете?".
МАРИНА: Его дочери тоже кричат.
ВЛАДИМИР: А он не знал, что они пришли за ним, за нами, чтобы убивать нас. И они как услышали его - скомандовали: "На третьем этаже!". Мы услышали их речь в подъезде, когда они поднимались: Аванесяны на третьем этаже живут, мы - на первом.
МАРИНА: Они говорили: "Это, наверное, у них сороковины".
ВЛАДИМИР: "Там, - говорят, - армяне живут, пойдем".
МАРИНА: Они по-азербайджански так и сказали: "гырхы" -это "сороковины".
ВЛАДИМИР: Когда шли к нам, они знали, что у кого-то из армян отмечаются сороковины. Им один русский из шестого дома сказал. Потом, 10 марта, он видел моего отца на базаре, они знакомы. Говорит: "Вы что это сороковины в такой день отмечали? Это, - говорит, - мы им сказали. Они подошли, спросили у нас: "Чьи это сороковины?". Мы ответили, что у армян. Если б не ответили, то нас убили бы". Они уже знали, шли и знали, что это армянские сороковины. Только сначала этажом ошиблись. Толпа поднялась на третий этаж, мы услышали крики. Теща говорит: "Это Лена Аванесян".
МАРИНА: Дочери кричали.
ВЛАДИМИР: Дочери кричали: "Помогите! Помогите!".
МАРИНА: "Режут! Убивают!".
ВЛАДИМИР: Их раздели, голыми вывели во двор, начали бить. Я видел это в окно. Я пока еще в подвал не спустился.
МАРИНА: Дядю Сашу первым вывели во двор, стали его избивать. Как они били его!.. Мы его крики слышали. "Господи, -говорим, - это он, дядя Саша...".
ВЛАДИМИР: Да, это был дядя Саша. Над ним издевались. Наши девушки говорят: "Сволочи, что они делают!". А он кричит во дворе...
МАРИНА: Инвалид 2-й группы, он воевал... Еще когда они были в квартире, был слышен голос его жены. Ругань этих, из толпы... Дочери плачут, кричат. Потом уже стали и в нашу дверь стучать.
ВЛАДИМИР: Не стучать, а ломать...
МАРИНА: А у нас в квартире находилась азербайджанка, соседка. Она пришла к нам позвонить. Сабиргюль, живет напротив нашей квартиры. Она пришла и говорит, мол, Саше плохо, давайте скорую вызовем. Вызываем скорую, но дозвониться было невозможно, никто трубку не берет. Мы попросили Сабиргюль: "Останься у нас".
ВЛАДИМИР: "Если постучатся - скажи, что здесь азербайджанцы живут, чтобы они к нам не зашли". А она говорит: "Ладно, скажу, только вы со мной оставайтесь, я тоже боюсь". Теща мучается: "Я больше всех за Иру боюсь!". Ира - ее средняя дочь, красивая незамужняя девушка. "Сейчас к нам придут, -говорит теща, - сейчас к нам придут!". А Ира говорит: "Я не полезу в подвал. Пусть все спускаются, я останусь!". Мать ей кричит: "Сумасшедшая! Главное сейчас - тебя уберечь, ты должна спуститься. Все спускаемся в подвал!". Когда все, кто был в квартире, спустились в подвал, я остался с дядей Барменом. Сабиргюль сказала: "Если и вы меня оставите, уйдете, я скажу, что здесь армяне, потому что я сама боюсь". Я ее успокоил: "Не бойся, я буду рядом с тобой". И она в окно крикнула: "Не заходите сюда, - и при этом так машет рукой, мол, нет армян, - здесь азербайджанцы живут". А во дворе уже кто-то выдал нас. И толпа начала камнями стекла бить. Сабиргюль кричит, мечется... Но во дворе был ее брат, Вагиф. "Ради чего, - говорит он, - ты там умираешь? Выходи оттуда! Ради чего ты умираешь там? Сейчас они ворвутся туда". И Сабиргюль вышла. Я говорю дяде Бармену: "Давай мы тоже спустимся в подвал. Может, не найдут нас?". Он говорит: "Нет, ты иди, а я пойду в спальню, в спальне я буду". Я спустился, и он за мной люк закрыл. И сразу же эти ворвались, началось там. В подвале все слышно было.
МАРИНА: Да, все слышно. И такой шум был: не только нашу, там и другие квартиры громят - звон стекол, что—то падает сверху.
ВЛАДИМИР: Потом Григорян Эмму с четвертого этажа вывели о двор. До этого ее мужа, Черкеза, столько били у подъезда - где-то 5-6 часов били. Кто ни подойдет, какая группа ни подойдет - все его бьют. Кастрюлями по голове, не знаю чем -по голове...
МАРИНА: Он так стонал, так кричал! С четвертого этажа до нас доносились крики Вали, невестки Эммы и Черкеза. Она кричала как сумасшедшая, звала свою шестилетнюю дочь: "Кристина! Кристина!". Мы уже подумали, что украли, унесли Кристину. Бедная Валя кричит, а со двора смеются: "А-а, Кристины уже нету! Кристины нету!". Там какой-то пацан кричал. Другие тоже смеялись, мол, что она там кричит "Кристина! Кристина!" - Кристину убили. Все! Потом, когда тетю Эмму вывели - я ее голос тоже слышала, - ее раздели: у нас металлическая сетка на подвальном окошке, там немножко видно. А когда нашу дверь взломали и вошли, говорят: "А, здесь хлеб!". Мусульмане на сороковины хлеб не подают.
ВЛАДИМИР: Они сказали: "Вот как раз тот дом, который сороковины отмечал. Давайте, - говорят, - бомбите, ломайте все...".
МАРИНА: "Водку из открытых бутылок не пейте - они, наверное, отравлены. Ничего не ешьте - может, отравлено. Забирайте запечатанную водку". Потом слышу - ругаются в адрес моего покойного отца и фотографию его бросили...
ВЛАДИМИР: Большая такая фотография была, увеличенная, на пианино. Растоптали и во двор выбросили.
МАРИНА: Маму мою ругают по-всячески... Потом стали играть на пианино. Они чувствовали себя как дома - свободно, все ломали не торопясь... Я слышала, что в комнате кого-то бьют...
ВЛАДИМИР: Это был дядя Бармен. Его нашли...
МАРИНА: Я тоже подумала, что это дядя Бармен, свекор моей сестры. Его стали избивать... Я сказала: "По-моему, это дядю Бармена бьют". А Владик говорит: "Нет, его соседка забрала, Сабиргюль".
ВЛАДИМИР: Ну, я так сказал, чтобы остальные в подвале в панику не впали. Нас там десять человек было.
МАРИНА: А сын Бармена... Мы его еле удержали, Андрея. Он не мог, все шептал: "Мой отец остался! Мой отец остался!". Мы его еле удержали. Успокаивали Андрея: "Не переживай, твой отец у соседей". Потом слышим - они говорят: "Поднимайтесь на четвертый этаж! Там тоже армяне. Поднимайтесь к ним!". Толпа поднялась на четвертый этаж - что они там творили! Это я уже потом узнала, в автобусе, когда солдаты на бронетранспортерах подъехали. Я видела через сетку, как сожгли одного человека - это оказался Авакян Юра. Он тоже проживал на четвертом этаже. Его прямо вытащили из квартиры, избивали, потом сожгли его... Через окно в подвале я видела, как горит.. человек... Я уже не могла... Думаю: "Господи!". Я думала, это дядя Черкез,сказалось - это Юра был.
ВЛАДИМИР: Он защищался долго, Юра, долго защищался. Я слышал, как азербайджанцы говорили: "Сколько мы хотим его дверь сломать - не можем. Лом несите, быстро! Лом несите, чтоб взломали ломом!". Подробности потом его сын рассказывал. Его зовут Камо. Он по балконам спустился. Потом говорил: "Я на работе боялся со второго этажа вниз посмотреть, как я с четвертого этажа по балконам вниз спустился - сам не представляю".
МАРИНА: Камо каким-то образом подсоединил электричество к двери, и этих, из толпы, било током.
ВЛАДИМИР: Они железную сетку от кровати приставили к двери и пропустили по ней ток, так что уже кровать била током. И воду налили на пол - уже и пол тоже ток пропускал. Те подходят - бьет током. Тогда толпа приволокла из соседней квартиры, где Григоряны жили, матрасы и по сухим матрасам ворвалась в квартиру.
МАРИНА: Из толпы орали: "Откроем дверь - всех перережем! Всех до одного!". Потому что очень долго мучились с их дверью Родители Камо из задней комнаты, из спальни, перешли по балкону к соседке, к азербайджанке по имени Ханум. Но бандиты догадались, что они, наверное, к ней перешли, потому что на четвертом этаже больше не к кому. И стали колотить в ее дверь. Ханум открыла дверь, стала на колени и говорит: "Что вы хотите? Не трогайте этих людей! Вот, если вы крови хотите... - и она ногу себе порезала, провела ножом по ноге своей. - Вот, если хотите - вот кровь! Только их не трогайте!". Они все равно Юру прямо за руки схватили и увели. Но жену не убили... Из нашего подъезда двоих убили: Юру Авакяна и Эмму Григорян. Черкез Григорян и Саша Аванесян не погибли, но сейчас они почти как умершие. Наш дядя Бармен тоже в тяжелом состоянии... Мы спаслись, но каково нам было в подвале, что мы пережили!
ВЛАДИМИР: В подвале было столько ящиков, что невозможно было пошевельнуться...
МАРИНА: Негде было стоять.
ВЛАДИМИР: Подвал ведь маленький, совсем маленький. И мы вот подальше от люка сгустились все в одну кучу, чтобы нас не увидели, если откроют.
МАРИНА: Мы впритык стояли. Мой ребенок, Диана, вспотела вся...
ВЛАДИМИР: Вся мокрая была, когда вышли оттуда...
МАРИНА: Боялась голос подать. Говорит: "Мама, кто это?". Я говорю: "Дианка, молчи! Потом, потом!". Вся была мокрая, мы ее к себе прижали. В подвале вокруг нас посуда, баллоны, чуть шевельнешься - загремит. А они все время над нами, прямо над головами стояли, на балконе. Ясно слышали, как переговариваются между собой.
ВЛАДИМИР: И русские среди них тоже были.
МАРИНА: По-русски говорили чисто.
ВЛАДИМИР: Русские были это. Абсолютно без акцента говорили.
МАРИНА: Слышали, как во двор заехала пожарная машина. Что-то вроде лезут по пожарной лестнице, что-то разбивают - слышно. Машина отъезжает. Потом вновь заезжает во двор... Мы уже с ума сходили. Просто у нас уже не было никакого спасения. Мы думали, или смерть, или... Ведь куда ни звонили до этого - в милицию, в пожарную , - помощи не было. Ну, мы думаем, все, наверное, убьют, живые останемся - счастливые, значит.
ВЛАДИМИР: Я не верил, что мы оттуда живые выйдем. Думал: "Все равно, все равно найдут, в конце концов найдут".
МАРИНА: Найдут. Я тоже так думала.
ВЛАДИМИР: Когда они зашли на балкон, стали ходить прямо над нашими головами и остановились на люке, люк заскрипел весь, я подумал, что они уже открывают. С нами женщина была, родственница из Баку, приезжала на сороковины, Света ее зовут; она мне на ухо шепотом сказала: "Если откроют люк, ты схвати хотя бы одного и потяни вниз, мы его будем держать как заложника". Я ответил, что подумал о том же, так и сделаю. Но на наше счастье они не заметили люк.
МАРИНА: Когда на балконе ломали посуду, в подвал сквозь щели в полу сыпались осколки. Я как мертвая стала; ну, думаю, все! Столько вынесли - не догадались, не открыли, а вот под конец нас всех поймают. Все!
ВЛАДИМИР: А тут младший наш ребенок захныкал. Ему три года. До этого он спал. Слава богу, успокоили. Гришей его зовут. Отца моего тоже Григорием зовут. "Папа, - говорю, - я уже устал его держать, не могу больше". Я его все время на руках держал, маленький он. Диана хоть стояла, а он не мог стоять, устал, уже ноги не держали его. Диана стояла, все время на ногах стояла, бедная. Она выдержала. Стояла. Когда мы вышли, она вся мокрая была. Все платье было мокрое. От страху. Дрожала. Я чувствую - ее ноги касались моей ноги, - чувствую, как у нее дрожь идет, вся она дрожит. Я говорю отцу: "Папа, как-нибудь сядь на пол и ребенка возьми: я уже не могу держать". У меня уже ноги сводило судорогами. И руки устали, болят. Ну, представьте, семь часов на руках ребенка держать. Я отцу говорю: "Папа, как-нибудь потихоньку сядь, чтобы не слышно было". Еле-еле он сел на цементный пол, и я ребенка потихоньку отдал. Ребенок уже спал. Я отдал ребенка, а он всхлипывал во сне. Я говорю: "Папа, как-нибудь поверни, чтобы не всхлипывал, а то услышат". И мы все - десять человек, - все друг друга поддерживали. Говорили: "Тише, тише". Какой-нибудь шорох - шепчем: "Тише, тише". Так сидели мы и ждали своей участи.
МАРИНА: Все это время стоя тряслись, дрожали. Кто-то пить хотел - терпели. Во рту все пересохло. У нас прямо горечь во рту была у всех, а тогда я думала, только у меня. Воздуха не хватало, дышать нечем. Мало того, во дворе все горит, этот дым... Запах от горящего человека...
ВЛАДИМИР: Одна из женщин сказала: "Так в туалет хочу". А я говорю ей: "Давай на пол, стоя...". А что делать? Это не столько от выпитой воды, это от страха, наверное. У всех от страха.
МАРИНА: От страха.
ВЛАДИМИР: Вы не думайте, что этих подонков интересовали только убийства, побои и изнасилования. Они всюду грабили имущество армян. То же самое - у нас.
МАРИНА: В подвале я слышала, как они говорили: "Смотри, какой ковер! Давайте, тащите!".
ВЛАДИМИР: У Марины пальто было с песцовым воротником, а они даже не знают, что такое песец, говорят: "Смотрите, какое пальто, это лама, возьмите!".
МАРИНА: Грабили и веселились. Играли на пианино. Ну, музыканты, профессионалы просто, так хорошо играли. Играют и ломают все вокруг.
ВЛАДИМИР: "Джип, джип, джуджалярым" играли, все время это играли.
МАРИНА: И плясали тоже. Вытворяли все, что в голову взбредет, только шум стоит.
ВЛАДИМИР: Сволочи! Вспоминать тошно... Вот у нас парень есть в пансионате, он говорит, что видел с балкона, как в 4 микрорайоне девушку вели голую... Голую ее вели, били, а вся толпа... Там столб был фонарный: около столба ее остановили, сделали круг и начали хлопать, чтобы она танцевала. Они хлопают, она танцует, а они смеются. Издевались так. И показывали, смотрите, мол, что мы над армянами делаем, какие вещи творим!
МАРИНА: Между прочим, среди них были подростки лет двенадцати. Когда избивали Черкеза, он уже лежал, весь разбитый, к нему подошел один мальчик, говорит: "Скажи фындых". Мы все слышим. Говорит: "Скажи фындых. Если чисто скажешь фындых, значит, ты мусульманин"."Фындых" - это "орех", армяне и азербайджанцы по-разному произносят это слово.
ВЛАДИМИР: Они знали, что Черкез армянин, просто издевались...
МАРИНА: Черкез чисто выговорил слово. Пацан говорит: "А-а, поедешь в Армению? Посмотрим, как ты поедешь!".
ВЛАДИМИР: Дяде Бармену тоже говорили: "В Ереван поедешь? В Ереван поедешь?". Слышно было, как его избивают. Но мы просто не хотели думать, что это он... Андрей, его сын, все время твердил: "Папа, папа,папа, пала...". А я говорю: "Молчи молчи...".
МАРИНА: Его отец даже звука не издал, чтоб мы не заволновались и не выдали себя. Он знал, что сын не выдержит, выскочит из подвала. И вот ради всех нас он молчал. Его мучили всячески - он молчал все равно.
ВЛАДИМИР: А моя мать в это время была в соседнем подъезде, где жила семья ее сестры. Когда толпа уже хлынула, мать моя и семья ее сестры спрятались у соседей на первом этаже. Они их час продержали, а потом говорят: "Мы тоже боимся, выходите. Если придут, то нас тоже убьют с вами". Моя тетя говорит: "Как я выйду?!". У тетиного сына, моего двоюродного брата, десять лет детей не было, и вот появился ребенок, ему тогда было только два месяца. Тетя говорит: "Вот ребенок, как мы выйдем, нас сразу убьют - бандиты во дворе, как мы выйдем?!". А соседка отвечает: "Я не знаю. Что, хочешь, чтобы нас тоже убили?". И вывела их. Они вышли в подъезд и побежали на третий этаж. Сосед как раз выходил из квартиры, дверь открыл, а тетя прямо залетела туда. Те говорят: "Нет, нет, к нам нельзя!". Но тут уже такая ситуация, что она просто силой ворвалась, все зашли туда. Моя мать потом говорила мне: "Когда я со двора услышала, что начали бомбить дом Риммы, и подумала, что вас всех там перерезали, то не могла вытерпеть, хотела бежать к вам". Но тетя сказала ей: "Если их убили, ты уже ничем не поможешь им и нас выдашь. Лучше сиди". Так не дали матери моей выйти. Если бы она пошла к нам, нас наверняка тоже убили бы. Пошли бы за ней и нашли бы нас...
МАРИНА: Нас всех спасли в половине третьего ночи. Солдаты подъехали и вывели всех армян.
ВЛАДИМИР: Наше счастье это было. Считайте, что второй раз родились. В подвале я все время думал: "Интересно, который час? Скорее бы светло стало, скорее бы. Может, когда станет светло, они перестанут". И вдруг слышим со двора военные команды: "Наряд! Заходи справа! Слева заходи!"... А потом стали звать: "Армяне есть живые? Живые есть? Выходите!". Я хотел выйти, теща меня за руку держит: "Не выходи, не выходи! Это, наверное, они специально на русском говорят, хотят перехитрить нас". "Нет, - говорю, - я команды слышал, это солдаты". Я в армии служил, знаю все эти приказы. Я уже открываю люк. Теща удерживает: "Нет, нет, нет, не открывай!". Слышу, что солдаты уходят, голоса слабее стали, а я стою и нервничаю. Не выдержал: "Все, я уже не могу, уже не могу!". И резко так люк поднял, изо всей силы, вылез и кричу: "Солдаты, солдаты! Мы живы! Мы здесь! Помогите, здесь дети! Дети, дети! Заберите их!". Солдаты услышали, подошли... Мы были такие напуганные, так спешили, что я детей прямо через разбитые окна балкона передавал солдатам. Солдаты говорят: "Давайте, давайте!". Теща говорит: "Чего ты, давай через дверь выйдем, зачем ты?..". А женщины прямо через окна спускаются. Руки порезали о стекла...
МАРИНА: Я тоже пальцы порезала...
ВЛАДИМИР: Мы боялись, боялись выходить через комнаты.
МАРИНА: Там еще были люди, я чувствовала. Банда ушла, но кто-то еще оставался. Потому что, когда пришли солдаты, кто-то пробежал в спальню, один человек. Еще в подвале мы слышали, как он все время копошился среди разбитых вещей, осколков, перебирал, искал что-то... Военные собрали армян в автобус. Очень много было раненых, страшно было смотреть - лица стали такие неузнаваемые! Вижу, какой-то человек, весь израненный, изуродованный, пригляделась - так это же дядя Саша! Не узнала я и соседку с шестого дома: лицо все в крови. Потом сказали, что это Света, жена Володи. Ее всю голую за волосы по улице таскали. Видим - Валя, сноха тети Эммы Григорян, со своей Кристиной и другим ребенком, живые. Другая сноха тети Эммы с двумя детьми - тоже живые и невредимые. А дядя Черкез был почти мертвый. Валя рассказала в автобусе, что ее ребенка хотели выкинуть в окно. Она бросилась умолять, целовать им руки: "Вы мои братья, не убивайте детей, нас не убивайте, детей пощадите, не оставьте сиротами...". Все Аванесяны были раненые. У них и гости были в тот день, из Баку приехали на день рождения их дочери и не смогли вернуться, потому что автовокзал был уже перекрыт. Девушку, что в гости приехала, изнасиловали, пырнули ножом, задев почки, пятки срезали, серьги выдернули с мясом. На глазах отца изнасиловали. Издевались, как хотели. А отца не убили, сказали: "Этого ему хватит". То, что сотворили с его дочерью, - этого, мол, достаточно ему, пусть так мучается.
ВЛАДИМИР: Ему руку сломали, когда хотел дочку защитить.
МАРИНА: Эту девушку тоже ввели в автобус. Я ей говорю: "Садись". Она говорит: "Я не могу сесть. У нее пятки срезали. она прямо на цыпочках стояла, кровь текла... Вообще это было страшное дело.
ВЛАДИМИР: Это война была, война!
МАРИНА: Ой, какая война? Хуже, чем война. Вот генерал говорил: "Я был в Афганистане, на войне, но такого еще не видел".
ВЛАДИМИР: Солдаты говорили нам: "Мы думали, в Афганистан попали". Когда их по тревоге подняли - не сказали, куда везут. А после, по дороге в Насосный, солдаты говорили нам: "Как это вы с ними живете? Ведь это же звери. Это не люди". Мы говорим: "Живем, терпим. Что делать?".

21 апреля 1988 г., Ереван

* Родился в 1957 году
* Проживал по адресу: Сумгаит, 1 квартал, д.5а, кв.8
* Работал дежурным электриком в первом сернокислотном цехе (СКЦ-1) Сумгаитского суперфосфатного завода

21 февраля 1988 года я узнал от своего товарища по работе, старшего аппаратчика СКЦ-1 Гумметова Илгама, что 28-го намечается большая демонстрация, направленная против армян. Ну, в то время я, конечно, воспринял это как шутку, хотя уже знал о событиях в Карабахе. Но не представлял, что события в Карабахе могут обернуться боком сумгаитским армянам. У меня жена армянка, зовут ее Наира.
А тогда я воспринял это все вроде как шутку. И понадеялся на то, что наша милиция нас бережет, наши власти стерегут наш покой. Сам я в прошлом прапорщик Советской Армии, отслужил три года в Венгрии и поэтому знал, что в принципе наш покой кто-то всегда защищает, как я сам защищал покой мирного населения. Ну, значит, я не воспринял это всерьез. И вторично я столкнулся с этим 26-го: я ж работал в последний день в первую смену, шел с работы где-то уже к четырем часам дня. Возвращался с работы через площадь, центральную площадь имени Ленина. Увидел, что стоит толпа, что-то кричат, чем-то возмущаются возле трибуны. У них микрофоны, человек 40-50 возле трибуны было. Люди кричат, возмущаются. Правительственные микрофоны стояли, правительством выданные, потому что больше их взять неоткуда. Ну, естественно, когда проходишь мимо, начинаешь прислушиваться. И естественно, что за 30 лет я немножко выучил азербайджанский язык, немножко понимаю. Я родился в Сумгаите. Ну, стал прислушиваться, чего они хотят. Они кричали: "Ка - ра - бах! Ка-ра-бах! Не отдадим Карабах армянам!". А как раз 26-го на работе, в 12 часов дня зачитывалось обращение Горбачева Михаила Сергеевича, что Карабах не будет передаваться Армении, что все сознательные советские люди должны сознательно отнестись к этому и, соответственно, - не нарушать общественного порядка, не создавать паники...
И, значит, все это на площади было настолько дико, что еще посмеялся со знакомыми азербайджанцами, что на площади стояли: что они хотят, их же сейчас задавят, им по 15 суток дадут, да еще долго-долго будут на аптеку работать. Посмеялся над этим. Это было настолько дико, настолько неприемлемо для моих понятий, что я опять же не воспринял это всерьез. И даже то, что сказал Гумметов Илгам 21 числа, не вспомнилось, потому что все это было настолько дико, настолько неприемлемо для наших условий жизни, что всерьез это принять было невозможно.
Я зашел домой. Все нормально дома, все отдыхали: жена еще из декретного отпуска не вышла, отец - пенсионер, ребенок у меня маленький, год и месяц ему сейчас. Ну, посидел с ними, покушал после работы. И отправлюсь, думаю, посмотрю, что там творится на площади.
Часов, наверное, около пяти было. Вышел на площадь, постоял, послушал. Среди выступающих выделил одного товарища, которого про себя условно назвал Лидером. Значит, он выступал по-азербайджански. Смысл речи был в следующем: товарищи мусульмане, я приехал из Кафана, со мной приехали мои соотечественники. В Кафане зарезали брата моей жены, отца моей жены, мою мать и, значит, несколько моих знакомых и родных. Он там еще что-то перечислял. То, чего я не понял, я приводить не буду, потому что если сам не понял, то перевести не смогу. Он говорил: товарищи, мы остались без крова, без крыши над головой. Из его выступлений можно было сделать следующий вывод: долой армян с азербайджанской земли! Чтобы освободились квартиры. Нам где-то надо жить, надо отсюда армян прогнать, чтобы, мол, мы жили здесь. В общем, мы бежали из Кафана. Это было в первый день, 26-го.
Внешность Лидера. Продолговатое лицо, если можно сказать - длинное лицо, бородка, тонкие усики. Дорогая шапка (не знаю, лишними деньгами я никогда не страдал, дорогие шапки не носил, даже не разбираюсь, что это - норка ли, нутрия) коричневого цвета, типа меблировки цвета. На нем был лайковый плащ, лайковый плащ - это четко выделил я тогда. Значит, рост у него был где-то метр восемьдесят. Это я сразу определил из того, что он повыше меня, чуть повыше и где-то, наверное, покрепче меня. Крепкий, сухощавый, скуластый. Несмотря на то, что крепкий такой товарищ, тем не менее очень сухощавый.
Простоял я 26 числа до полседьмого, до семи. Часов в семь толпа тронулась в сторону улицы Дружбы. Тем же количеством они и тронулись: человек 40-50. Почему определяю человек 40-50, потому что я служил в батарее, у нас в батарее было, человек 40-50, примерно такое же количество было в первый день.
Во второй день, 27 февраля, я встал часов в десять, умылся, побрился, привел себя в порядочек, позавтракал. Когда я встал, микрофоны уже работали. Первый квартал находится очень близко от площади Ленина, и раз микрофоны слышны на полгорода, то в первом квартале даже можно было различать отдельные фразы. Значит, мы уже слышали, что микрофоны работают, что-то опять кричат, что-то опять выступают, что-то опять требуют. Я вышел, сказал жене: пойду, посмотрю, что там делается. На площади меня встретили знакомые ребята, предупредили: ты лучше уходи отсюда, здесь начинают ломать армянские будки, будки, где армяне работают, частники, ломают витрины магазинов, где армяне работают, окна домов ломают, где живут армяне, и ты лучше уходи, хоть ты и грузин, но жена армянка. Я отшутился, говорю: если вы не скажете, то никто и не узнает, ну, а если вы скажете, то, значит, вам жизнь надоела, я с вами по-своему буду рассчитываться. Если останусь жив. Отшучивался так. Все это в шутку. Ну, значит, когда я вышел - а вышел я часам к одиннадцати, - на площади было уже человек 200-300. Это около трибуны. Ну, еще по всей площади были люди, отдельные личности стояли так, любопытствующие, те, кто просто смотрели, как на спектакль, - ведь иначе же нельзя было воспринять в то время всю эту демонстрацию, весь этот митинг, весь этот шабаш: тут самое правильное слово - это "шабаш" для всего этого. Просто в то время иначе воспринять было нельзя - только как спектакль. Ну, любопытствующие, конечно, стояли, было их довольно-таки много. Я сам был там в качестве любопытствующего. Отметил я в этот день опять же того самого Лидера, на второй день он то же самое повторял: у жены родственников убили, у него кого-то там из родственников убили. Но, но было одно "но". Он добавил, что в Кафане есть общежитие азербайджанских девушек, куда армяне ворвались, значит, изнасиловали всех девушек и вырезали груди этим девушкам, чему я, естественно, не поверил, ибо это чисто мусульманский вариант - вырезать груди гулящим женщинам. Поэтому все это воспринималось мною опять же только как спектакль. В конце своего выступления Лидер провозгласил: "Долой армян с азербайджанской земли! Смерть армянам!". И еще в его выступлении дефилировало такое выражение: "Кровь за кровь!". Это тоже я ярко выделил.
Потом где-то к часу дня, может быть, к двум часам выступила Байрамова, второй секретарь горкома партии. Она сказала: "Братья-мусульмане! ("Гардашлар мусульманлар!") Не надо убивать армян. Михаил Сергеевич Горбачев выступил, сказал, что Карабах никто не отбирает, никто не покушается на территорию Карабаха, эта территория как была, так и остается азербайджанской". И она в конце своего выступления сказала такое: "Дайте армянам свободно уехать с азербайджанской земли, дайте возможность уехать". Она так и сказала: "Дайте армянам свободно уехать с азербайджанской земли". Я уже давал показания московской прокуратуре, московским кагебистам, и так же и здесь повторяю то же самое. Здесь уже из армянской прокуратуры тоже приезжал следователь, те же самые давал показания о выступлении Байрамовой.
После Байрамовой выступали несколько рядовых азербайджанцев, если их можно так назвать, если только их можно назвать азербайджанцами, людьми. Это скорее всего шабашники - так их можно назвать, ибо это был в самом деле шабаш, то, что там творилось, - другого слова я не нахожу. Несколько рядовых из толпы шабашников этих выступили и призывали: "Смерть армянам!".
Часов около трех я отлучился, может быть, на полчаса - пообедать. Пообедал с семьей и после обеда вернулся на площадь. Байрамова была на трибуне, рядом с ней стоял Лидер и еще человек пять - все довольно-таки неплохо одетые, культурные, интеллигентные люди, азербайджанцы.
Часов, наверное, около четырех появился Муслим-заде. Может быть, начало пятого было - Муслим-заде появился. Это неправда, что 27-го его еще не было в городе. Как только он появился, Байрамова ушла. Они на лестнице трибуны встретились. Значит, Муслим-заде появился, постоял, наверное, минут 15-20. При нем выступил Лидер, опять с той же самой речью, что и в первый раз: опять он говорил, что родных убили, что в общежитии изнасиловали девушек, им вырезали груди, это все в Кафане, говорил, происходило, говорил, что сам он из Кафана, но не представлялся, имени и фамилии не называл. Значит, все это при Муслим-заде он говорил. Затем выступил Муслим-заде. Муслим-заде выступил и сказал почти то же самое, что сказала Байрамова. Он сказал: "Братья, Михаил Сергеевич Горбачев выступил, он сказал, что никогда, никогда Карабах не будет армянским". При этом Муслим-заде сделал большую паузу - толпа ликовала, толпа, конечно, ликовала. Стали кричать снова: "Кара-бах! Ка-ра-бах!" - это длилось минуты две-три. После этого он сказал: "Братья, надо дать армянам свободно выехать из города. Раз началась такая кровная вражда, раз пошли национальные вопросы, сила, то надо дать армянам выехать". Он еще сказал: "С древних пор у нас, между азербайджанцами и армянами, идет закон: кровь за кровь. И была в свое время,- 15-й год он вспомнил, - была кровавая резня, где погибло и много армян, и много азербайджанцев". Он пытался, пытался минут десять, утихомирить эту толпу. Но! Но я считаю - и это мое личное мнение, это можно воспринимать только как личное мнение, что своим выступлением он только разжигал толпу. Почему я так считаю? Я постараюсь объяснить дальше. И закончил он свое выступление такими словами: "Братья, дайте армянам уехать свободно из города - единственное, о чем я вас прошу, как братьев, как своих земляков, как мусульман - я сам, говорит, мусульманин - прошу вас, дайте армянам уехать". Толпа ликовала, а ликовала в связи с чем? Ликовала, скорее всего, в связи с тем, что с его появлением ожидали, что он задавит всю эту демонстрацию, чего не случилось. Азербайджанцы этого боялись, как я понял. А тем, что он стал только усмирять, стал просить, он возбудил толпу. Именно поэтому я сделал вывод, что он старался возбудить толпу. А что означает "дайте им свободно выехать"? То, что он явно дал понять, что никаких мер приниматься не будет против азербайджанцев, если они станут убивать, - я мог понять это только так.
Часов до шести, до полседьмого продолжался этот митинг на площади. Часов этак в полседьмого вечером толпа тронулась. Муслим-заде сам сошел с трибуны, обошел трибуну слева и влился в эту толпу. Как они только вышли с площади, пошли по улице Ленина и пересекли улицу Низами, тут же я увидел (с площади далеко, метров 300 уже, наверное, было до толпы), я увидел, как поймали двух товарищей мужского пола. Ну, один, по всей вероятности, был в возрасте. Плотный такой мужчина, с животиком - поэтому я сделал вывод, что он был уже в возрасте товарищ. Другой был худенький. Я сделал вывод, что он довольно-таки молодой: лет шестнадцати-семнадцати - если в трехстах метрах можно так вот определить по комплекции, - потому что он был очень верткий. Почему он верткий, я объясню дальше. Минуты две-три все они толпились вокруг этих двух товарищей. И... я не знаю, что там было, - я этого не видел. Знаю я только одно: с этой толпой шел Муслим-заде.
Через минуты две-три я заметил, как худенький выскочил из этой толпы (надо сказать, что площадь Ленина чуть повыше улицы Низами, улица Низами чуть пониже расположена - поэтому было видно, ну, не совсем как на ладони, но довольно-таки неплохо), вырвался, побежал по улице Ленина и забежал во двор четвертого квартала.
Второй, когда толпа разошлась (еще, может быть, две-три минуты толпились)... когда толпа разошлась, мужчина преклонных лет остался лежать. Для меня это было настолько дико, что я повернулся и ушел. Я не подходил, не подходил близко туда, потому что в принципе для меня это было настолько неприемлемо, что я просто повернулся и ушел домой.
Через час-полтора нам позвонили, сказали, что в городе бьют витрины, ломают магазины, врываются в дома и убивают армян. Хотя это трудно было осознать, и тем не менее такими вещами не шутят, и это было уже воспринято не так, как сначала. Стали вспоминаться детали, начал жалеть, что вовремя не вывез семью, хотя была возможность. Начали звонить в милицию, в горком. Из милиции отвечали: принимаются меры, не звоните нам лишний раз. Из горкома сказали: выезжайте из города. Ну, я сказал: как выехать? вы помогите нам, товарищи. Ну, говорит, как хотите, так и выезжайте, чем мы вам можем помочь? Я спросил: а кто говорит? вы хоть представьтесь. Это был телефон дежурного по горкому. Говорит: положите трубку и не засоряйте эфир. Я положил трубку.
На следующий день, 28 февраля, я встал где-то часов в десять и уже - с твердым намерением пойти на площадь. Уже не как любопытствующий, а чтобы посмотреть, посмотреть уже как разведчик, может быть, что-то запомнить. Ну, я вышел часам к одиннадцати. Было там уже человек 600-700. Во второй день, если я не говорил, было человек 200-300.
Так вот, в третий день человек 600-700 только на площади было. Увидел сотрудников из своего цеха. Ну, к одному из них я подошел. Зовут его Кямран, фамилию его не знаю. Подошел я к нему, говорю: "Кямран, слушай, что вы делаете?!". "А-а, - говорит, - так и нужно этим армянам. Мы, - говорит, - вчера зашли в одну квартиру и выбросили деда из окна, там, - говорит, - Гумметов тоже был".
Для меня это было как шоковый удар. Если б меня ударило 380 вольт - это было бы меньшим ударом. Я сам - уже сообщал - дежурный электрик, меня уже 380 вольт било, я остался жив, и это, надо сказать, был меньший удар, чем то, что он сказал. Это было настолько дико, что, может быть, он и сообщал еще что-то, но я просто ничего не помню после того. Я говорю: меня как током ударило. Единственное, что я помню из того воскресенья, - это то, что я не видел Лидера. Лидера уже не было. Лидер не выступал.
Значит, в воскресенье свою семью я отвел к другу. Мы друзья с давних пор, уже лет восемь мы дружим. Али-заде Адиль, азербайджанец, мать русская у него. Прекрасный парень. Я отвел свою семью к нему. У нас один ребенок - мальчик, Миша, год и месяц сейчас ему. Потом Адиля предупреждали, когда узнали, что у него прячутся армяне: "Смотри, голову оторвем!". В понедельник, 29 числа, мы с Али-заде Адилем вооружились, соответственно, холодным оружием, ну, в частности, у меня был маленький кинжал, нунчаки были каратистские. У Адиля был топор за пазухой, тоже кинжал был и шомпол такой, специально загнутый, на цепочке, тоже как бы каратистское оружие. Вооружились мы так, вышли. Вышли, пошли к нему на работу - он пошел отпрашиваться. Он спрятал, значит, кроме нашей, еще одну семью. Так что то, что азербайджанцы прятали армян, - этого отрицать никто не будет, это отрицать бессмысленно. И называть всех азербайджанцев подонками тоже нельзя. Транспорт не ходил в городе, мы пошли пешком и по дороге на завод отметили несколько деталей, которые говорили о том, что это была подготовленная акция.
Первое, что хотелось бы отметить: на улицах лежал речной камень, такой гладкий, круглый, именно речной камень, который могли только завезти или же с завода железобетонных изделий взять. Ну, как кидали их, так они и оставались на улице. Это первая деталь.
Потом, значит, в районе автовокзала (дорога наша лежала на завод БТЗ) мы с Али-заде Адилем увидели сожженный "Икарус", потом второй "Икарус", тоже сожженный и перевернутый. Дальше, когда мы проходили, - сожженный микроавтобус, дальше - "Жигули" сожженные. Дальше дорога к электричке шла. Дошли до старого железнодорожного вокзала, свернули к авиакассе, там увидели груду металла, ни на что не похожую. Мы посмотрели - нет ни милиции, ничего, ни охраны, ни военных. Военных мы уже видели, знали, что в городе военные есть, район автовокзала они охраняли. А около авиакассы как раз никого не было, а вот груда металла на дороге лежит. Я говорю: пойдем, Адиль, посмотрим, что такое, интересно просто, что же это такое лежит, что-то бесформенное, ну, в форме мяча, кругловатая какая-то груда металла. Подошли мы и заметили: на "Уралах", на люльке "Уралов" бывает что-то типа лесенки. Вот по этой лесенке мы и определили, что это когда-то был милицейский мотоцикл. Потом мы свернули и пошли дальше по улице Мира... Да... виноват, спешу: вторая деталь, подтверждающая, что это было подготовлено. Значит, мы проходили там, пятнадцать минут восьмого было. У Адиля были часы, ходят капитально (я ему всегда завидовал), пятнадцать минут восьмого было по местному времени. И уже в это время по улице Мира, в доме, который рядом с авиакассой, уже штукатурились и ремонтировались дома. Это в семь пятнадцать утра. Ремонтировались квартиры, вставлялись рамы - выжженные выламывались и вставлялись новые.
Третья деталь. С воскресного утра до понедельника, где-то до полудня, в городе не работал ни один телефон. А надо отметить, что с 28-го на 29-ое была Варфоломеевская ночь - именно так сумгаитцы ее и называют, именно Вафоломеевская ночь...
Пошли мы дальше от авиакассы - я, значит, возвращаюсь к нашему пути и иду дальше. Там дальше стояли "Жигули" сожженные. Когда мы подошли метров на пять к этим "Жигулям", был резкий запах шашлыка. Я говорю, мне сразу вспомнился шашлык. Тоже - ни охраны, ничего не было, мы подошли: все сидения сожженные, все было выжжено в "Жигулях", и лежали кости. Кости, естественно, там... В "Жигулях" кости собаки оказаться не могли, и, соответственно, мы не присматривались и сразу поняли, что это кости человека, сгоревшего в машине. Машина была полностью сгоревшая - и снаружи, и изнутри. Стояла полностью обугленная, осталась только рама. По раме как раз и определил, что это "Жигули", а не "Москвич". И еще одна сожженная машина лежала там дальше, в камышах, по пути нашего следования.
Ну, значит, мы сходили на завод, отпросились у его начальства. А сам я уже три дня не ходил на работу. У меня было так: в субботу я был выходной, в воскресенье должен был пойти. В воскресенье уже резня началась, меня предупредили: лучше не выходи - режут, убивают, насилуют и так далее и тому подобное.
Вернулись с завода и к обеду пошли к знакомым. Знакомые ребята, одного зовут Илгар, а другой - татарин, Русланом зовут. Руслан сказал, что в кинотеатре СК, что напротив горкома, на площади, встречают беженцев, как бы эвакопункт организован, куда все семьи армян сходятся. Если нужно, то они могут вызвать охрану. Ну, а надо сказать, что Руслан сам парень здоровый, и мы двое в обиду себя не дадим, и Илгар еще с нами (он русский парень, а почему Илгар - не знаю). Ну, значит, мы вчетвером вывели две семьи в район эвакопункта: мою семью вывели и семью соседей Али-заде.
Когда возвращались (нам нужно было еще за девушкой зайти в первый микрорайон, ее тоже вывести), увидели одну картину, которая очень резко врезалась в память. К району эвакопункта шел солдат, нес девочку лет четырнадцати-шестнадцати. Внутренние стороны ее ног, если можно так выразиться, были все в крови. Сама она была без сознания, девчонка. Ну, а следом за этим солдатом шла женщина лет пятидесяти и в буквальном смысле слова рвала на себе волосы и истерическим голосом кричала. Это в буквальном смысле, что рвала волосы, потому что волосы она клочьями бросала с себя...Ну, мы ту девушку с первого микрорайона тоже вывели в эвакопункт...
Войска, военные пришли туда с приказом прекратить геноцид - можно было сделать такой вывод. Я сам разговаривал с сержантом, который защищал роддом, сержант военной милиции дивизии имени Дзержинского. Он рассказывал. И после роддома, между прочим, был, по его словам, отдан приказ: стрелять без предупреждения. До этого, до второго марта, приказа стрелять солдаты не имели.
То, что пишется в нашей печати, не соответствует действительности. Почему? Потому что пишется: принимавшие участие в организованных убийствах, грабежах, изнасилованиях и поджогах в основном арестованы. Арестовано более 80 человек. Я согласен с этим. Но, по словам генерал-лейтенанта Краева, в городе в это время находилось десять тысяч солдат! Специализированных войск: там была дивизия имени Дзержинского, была морская пехота, военная милиция, воздушно-десантные войска, истребительный отряд там был... И я не могу себе представить, мне, конечно, обидно представлять такое, что 18 тысяч армян прятались от сотни оголтелых мусульман. И этих 18 тысяч армян защищали 4 тысячи солдат на площади. Как же так? От кого? От ста оголтелых азербайджанцев? От ста разбушевавшихся хулиганов? Где же правда в нашей печати? Где гласность? Где справедливость?
Кроме названных войск, там еще были ВВ - я забыл сразу сказать, добавляю. Ребятам из внутренних войск приходилось туго. Сумгаитцы, которые находились в районе центральной площади, площади Ленина, готовы были в те дни целовать сапоги этим солдатам за то, что они нам сделали.
Одну стычку между солдатами и "шабашниками" мне приходилось видеть самому. "Шабашники" потому, что это был шабаш, они творили именно шабаш ведьм, это не была драка бандитов, нет, это был шабаш ведьм, самый натуральный. Значит, в районе автовокзала, когда мы возвращались с Али-заде Адилем - это в понедельник было, 29-го, - мы видели такую картину: войска стояли, а эти оголтелые разбойники кидали в них камнями. Приказа стрелять у них в то время не было - я об этом говорил, они стояли и защищались щитами. И только тех, кто неосторожно к ним подвигался, иногда грели дубинками. Но это было настолько редко! Многим солдатам, конечно, попадало в лицо.
Ну, значит, в той стычке на моих глазах двое или трое солдат упало.
По телевизору показывали, между прочим, этих солдат в пуленепробиваемых жилетах, но не сказали, почему они были в пуленепробиваемых жилетах. А я, будучи на площади, в районе эвакопункта этого, поинтересовался: "Ребята, почему вы в пуленепробиваемых жилетах?". А они мне сказали, что забрали массу оружия и даже три пистолета с грифом "секретно". В свое время, когда я служил в армии прапорщиком, на таких пистолетах стоял гриф "особо секретно". Пистолет этот представляет из себя маузер усовершенствованного типа.
Откуда у них секретные пистолеты? Это еще раз говорит о том, что это была акция подготовленная, акция, подтверждающая геноцид. Эту акцию задумали, ее совершили.
Это была акция,направленная именно против армян. И это в нашей печати почему-то тоже не отмечается.
Еще сейчас вспомнилось: сержант о роддоме говорил. Они думали погром в роддоме устроить. Когда подскочили войска... войска подскочить-то подскочили, но то, что у них не было приказа стрелять, то, что они были с дубинками и щитами, - это тоже факт. Факт, который нельзя отрицать: солдаты шли с голыми руками на вооруженных бандитов. Так вот, значит, по словами этого сержанта, полегло около пятнадцати человек этих чурбанов и около тридцати солдат. В стычке у роддома. Когда они дрались за роддом. Не знаю, как полегло, мертвые ли были или раненые, но, говорят, пятнадцать с их сторона не встало и где-то около тридцати наших солдат, военной милиции.
Я назвал несколько пунктов, которые говорят о том, что эта акция была подготовлена. Вот еще один пункт: милиция участвовала во всем и содействовала этим мародерам, убийцам. Об этом свидетельствует и такой факт, свидетелем которому я был на площади Ленина. На моих глазах майор вел одного из этих "шабашников" за шиворот. Это было 2 марта. Подвел к местным милиционерам этого разбойника и говорит: "Мать вашу! Я, - говорит, - третий раз эту сволочь ловлю, и третий раз вооруженного". Что это значит? Военные их ловили, а милиция отпускала, милиция содействовала этим "шабашникам". Как раз, между прочим, второго числа местная милиция пропала куда-то, после второго мы ее не видели, может, ее пересажали или что, не знаю, а может, упразднили...
Мы находились в СК. Надо отметить, в каких условиях мы там находились, - тоже довольно-таки интересно для истории. Все шесть дней в этом маленьком клубе, рассчитанном на 450 человек, находилось 4 тысячи армян. Только в клубе СК. Кто в фойе нашел место лечь на бетон, на мраморные плиты - те легли, кто же не нашел, - те находились на балконах. Ну, а остальные сидели, сидели все шесть дней внутри зала на сидениях, там же и спали, там же и питались. Питались тем, что нам дала власть в лице военных. Чем нас военные кормили, то мы и ели. Как-то не могу спокойно говорить об этом.
За эти дни мы беседовали с адъютантом коменданта города, адъютантом генерал-лейтенанта Краева. И он как-то сказал: "Ребята, вот в принципе я сам свидетель тому, что приезжала бортовая машина и раздавала анашу, одноразовые "колики", и ящиками водка выдавалась в районе автовокзала, я сам свидетель. Сам защитил генерал-лейтенанта Краева, когда он пытался обуздать эту толпу, которая принимала все эти наркотики, - один из бандитов бросился на него с ножом". Адъютант его защитил. В силе этого паренька (где-то метр шестьдесят пять росточек у него, низенький такой паренек) я убедился потом. Он сам, надо сказать, был в полевой форме, так что звания не было видно, погонов не было. Ну, защитная форма, с листиками, как у разведчиков, в пятнах. Поэтому, хоть я сам военный, определять не смог, что за звание. Ну, по всей вероятности, не меньше лейтенанта. Так вот, в его силе я убедился 7 числа. Адъютант генерала Краева, значит, вел "товарища". Сам я шел в здание горкома сообщить в КГБ известные мне сведения о двух нападающих: Гумметове и об этом Кямране. В горкоме работали московский КГБ и республиканский КГБ. Ну вот, вижу - адъютант ведет "товарища" ростом под метр восемьдесят и раза в два крепче себя. Под пистолетом ведет. Ну, я очень удивился, конечно. Когда тот дернулся было в сторону, адъютант одним движением руки возвратил его на место и заставил идти. И он сказал дежурному: "Это как раз тот, кто нападал на генерал-лейтенанта, Краева"...
Все эти сведения, может быть, несколько и разрозненны, но если их собрать вместе, то получится, что все это было заранее подготовленной акцией, направленной на уничтожение армян. Может быть, в пределах одного города, а может - как с трибуны кричали: надо поднять азербайджанцев в Баку и по всей республике и вырезать армян. Это говорил один из рядовых, который призывал толпу. С трибуны говорилось это то ли 27-го, то ли 28-го числа - не запомнилось мне. Но такие призывы были: поднять во всей республике азербайджанцев и вырезать всех армян. Так что я хочу сказать, что это было целенаправленное уничтожение армянской национальности.
Могу сказать еще, что, несмотря на звучавшие призывы -"Русские братья, пойдемте убивать армян!", которые я сам слышал, несмотря на это, вслед за армянами пострадали бы русские. Впрочем, на этот призыв никто не откликнулся, и не откликнулся бы, наверное.
Когда мы были в эвакопункте, приходила делегация русских учителей Сумгаита - мы были тому свидетелями. Делегация пришла с подписями, не знаю, сколько там было подписей, но листов, наверное, было 20 с подписями. И там они писали: если власти дадут возможность армянам выехать из города, то русские последуют вслед за ними. У нас очень много школ, и во всех школах есть русские и азербайджанские секторы. И русские учителя подписались под этим заявлением. Ну, скорее всего, были там не только подписи учителей, потому что в принципе листов 20 там было, пачечка хорошая была. Если армяне выедут, говорили они, нам здесь делать нечего.
В принципе, мы все кавказцы, азербайджанцы, грузины, армяне, все мы - горячей крови. Пока не было этих событий, армяне могли свободно вызвать, допустим, азербайджанца один на один. Вызвать, и, естественно, тут уж кто кого. Мне самому не раз приходилось вызывать этих друзей один на один. Мы могли это сделать, тогда как русские не в состоянии были этого сделать. Еще задолго до этих событий они уже не имели права голоса в городе. Можно представить, что было бы, если б все армяне выехали из города: следом последовали бы русские, на тот свет. Это не только мое личное мнение, это мнение и самих русских, и мнение всех армян. Я думаю, не ошибусь, если выскажу такое мнение.
Хотелось бы еще раз обратить внимание на все эти факты, которые не могли опровергнуть даже следователи. Когда я им говорил об этих фактах, они отвечали: "Да, да, эти факты, конечно, имели место, мы ведем расследование", и все прочее. Да, и еще один факт, который подтвердил сам заместитель Генерального прокурора СССР Катусев, - факт существования списков армян, с которыми они ходили. Женщина, которая давала эти списки, уже арестована, - это слова самого Катусева. Он был в Агверане, в пансионате "Арарат". И еще одно хотелось бы отметить: резня началась именно после выступления заместителя Генерального прокурора Катусева. Именно так. Именно после этого началась резня. Ведь 26-го они не собирались убивать, резать, а после выступления Катусева, уже 27-го, начали резать. Вот, соответственно, тут надо все подводить к одному: это был только повод, что двое азербайджанцев были убиты, - кем и когда, заместитель Генерального прокурора не сообщил и не сообщает.
Вот, в общем-то, все, что я хотел сказать по этому поводу. Хотелось бы надеяться, что правда будет восстановлена.

10 мая 1988 г., Ереван

* Родилась в 1933 году
* Проживала по адресу: Сумгаит, 5 квартал, д. 18/13, кв. 14
* Работала поваром в Сумгаитской больнице скорой помощи

До сих пор не могу понять, почему моего мужа, пожилого человека, убили. За что убили, он никого не обидел, даже слова не сказал, какого не надо. Почему убили? Я хочу узнать - отсюда, оттуда, от государства, почему убили моего мужа?..
27-го числа, когда я вернулась с работы, это была суббота, - сын мой дома был, больной он, не работает. Я пошла прямо на кухню, он меня зовет: "Мама, это футбол, что ли?". Там крики были на улице Ленина. Мы жили там. Я говорю: "Я не знаю, Игорь, я телевизор не включала". Он опять посмотрел и говорит: "Мама, это что такое во дворе?!". Я смотрю: столько там народу, ужас, идут, идут, там сотни, там тысячи, невозможно сказать. Кричат: "Долой армян! Убивайте армян! Разрывайте армян!". Боже мой, почему это, за что? Я ничего не знала до этих пор. Мы жили хорошо, дружно, и вдруг такая история. Неожиданно было вообще. И там кричат: "Да здравствует Турция!". И флаги у них, и кричат. Впереди идет мужчина, хорошо одетый, ему лет 40-45, в сером плаще. Он идет, что-то говорит, я не могу расслышать через форточку. Он идет, что-то говорит, а дети за ним кричат: "Разрывайте армян", "Долой армян!", опять кричат, а потом - "Ура!". Идут эти потоки без конца, идут группами, а среди этих групп вижу - и женщины есть.
Я говорю: "Ой, господи, там еще и женщины есть!". А сын говорит: "Это не женщины, мама, это нехорошие женщины". В общем, немного посмотрели: идут, кричат, а я боюсь, просто не могу усидеть на месте. Вышла на балкон, на другом балконе - соседка-азербайджанка, я говорю: "Халида, что это такое, что случилось?". Она говорит: "Эмма, не знаю, не знаю, что случилось". Ну, она тоже очень боялась. У них палки белые были, у каждого второго-третьего. - белая палка. Идут и палками над головой машут, и который впереди, как вожак, идет - у него тоже палка, белая палка. Ну, может, арматура, я белое видела, не знаю.
Через минут десять-пятнадцать муж пришел. Он пришел, я говорю: "Ой, я боюсь, наверно, нас убьют", а он говорит: "Чего ты боишься, дети же". Я говорю: "Все, что случается, - от детей случается". Там были пятнадцати-шестнадцатилетние пэтэушники. "Не бойся, - говорит, ничего нету, ничего страшного нету". Он даже не поел, немного полежал на диване. А в этот момент по телевизору передали, что в Карабахе, около Аскерана, двоих азербайджанцев убили. Когда я это услышала, вообще не могла себе места найти, туда иду, сюда иду, я говорю: "Нас убьют, азербайджанцы нас убьют". А он говорит "Не бойся". Потом услышaл - на Центральной площади, у трибуны женщины кричат, ну, разное там кричат, не очень хорошо было слышно, Я говорю: "Ты по-азербайджански хорошо знаешь, по-слушай, что они говорят". А он: "Закрой форточку и иди спать, ничего страшного там нет". Он немножко послушал, закрыл форточку и лег спать, и нам говорит: "Давайте, спите, ничего там нету". Но какое там спать, разве можно спать? У окна мы с сыном до двух часов ночи стояли, смотрели. Ну, он все-таки больной, на него действовало все это. Я говорю: "Игорь, ты иди спи, я тоже сейчас буду спать". Он пошел, а я около окна сидела до трех часов, потом тоже легла спать. Немножко уже утихло.
28-го, в воскресенье, был мой выходной. Муж встал и говорит: "Ну, вставай, Эмма". Я говорю: "Сегодня мой выходной, дай отдохнуть". Он говорит: "А ты мне чай не даешь?". Ну, я постеснялась и встала, говорю: "Куда ты идешь?". Он говорит: "Да так, надо". Я говорю: "Разве можно в такой день выходить! Не выходи, ради бога. Ты никогда меня не слушал, знаю, что и сейчас не будешь слушать, хоть машину не выводи из гаража, без машины иди". А он говорит: "А-а. закрой дверь!". И потом на лестнице что-то сказал, я не расслышала, наверное, сказал "трусливая" или что. Закрыла дверь, он и ушел. А я дома начала стирать... кое-что по дому... До часа дня у нас вроде так тихо было, а на автовокзале, как мне соседка сказала, машины горят. Я сказала: "Халида, наша тоже?", Говорит: "Нет, нет, Эмма, не бойся, это государственные машины были и "Жигули". А наша машина "Волга" ГАЗ 21. И я ждала: уже пятый час, шестой час... как в семь часов он не вернулся, я сказала: "Ой, Шагена убили!".
А в городе покрышки горят, туман черный в городе, боюсь, на балконе стою и вся... все тело так дрожит: ой, господи, наверное, его убили! В общем, так ждала до десяти часов нету его. А выйти боюсь. В десять часов смотрю: против нашего дома - дом с книжным магазином, а сверху, со второго этажа, бросают все, что дома есть, все бросают. Я из одной комнаты смотрю, а Игорь - из другой, я не хочу, чтобы он видел, а он, оказывается, хочет, чтобы я не видела. Друг от друга скрываем. Потом я пошла туда. "Мама, - говорит, - смотри, что там делают!". Они все жгли, а там стояли милиционеры, около десяти-пятнадцати, может, двадцать милиционеров стояли с этой стороны, а толпа -. с другой стороны, а с балкона два-три человека все бросают вниз. И один с балкона кричит: "Чего вы стоите, жгите!". А когда телевизор бросили, ой, как бомба! Наша - соседка с третьего этажа, азербайджанка, вышла на балкон и кричит: "Зачем вы так делаете, зачем жжете, люди куска не доедали, чтоб домашнее имущество купить. Зачем вы жжете?". А снизу ей кричат: "Иди домой, иди домой! Ты лучше скажи, из них здесь есть или нету?". Имели в виду армян, но не говорят "армяне", а говорят "из них". Она говорит: "Нет-нет, нету!". Потом - бегом вниз, ко мне, говорит: "Эмма, Эмма, выходи отсюда!", Я говорю: "Все равно Шагена убили, зачем нам жить? Без Шагена что за жизнь будет для меня? Пускай нас тоже убьют!". Она заставила, говорит: "Эмма, выходи отсюда, иди к Халиде, а ключи дай мне. Когда они придут, я скажу, что это моей дочери квартира, они в гости пошли. Дай ключи мне". Я ключи отдала, зашла к соседке, но не стерпела там. Говорю: "Игорь, ты здесь побудь, я пойду вниз, посмотрю, может папа... там папа...".
А в это время у нас во дворе двух братьев Алика и Валеру убивали (Альберт и Валерий Аванесяны. См. рассказ Р. Аванесян.). Около дома - толпа, кричат, орут, ну, я тогда не думала, что убьют. Алик и Валера жили в угловом доме напротив нашего. Когда я вышла во двор, увидела там азербайджанца, нашего соседа, молодого парня лет тридцати трех. Я говорю: "Мадар, дяди Шагена нету, давай пойдем посмотрим, может, он в гараже или около гаража мертвый лежит, хоть мертвеца возьмем домой". Он кричит: "Тетя Эмма! Ты.куда идешь?! Ты иди домой, я сам пойду посмотрю". А я говорю: "Из-за меня с тобой тоже что-нибудь случится, нет, Мадар, я тоже пойду". Ну, все-таки он меня не пустил, говорит: "Ты с нашими тут постой, я сам пойду посмотрю". Пошел, посмотрел, пришел, говорит: "Тетя Эмма, там никого нету, гараж закрыт". Мадар опять пошел, пришел, говорит: "Тетя Эмма, уже Алика убили, а Валера там... хрипит".
Ои хотел подойти, а эти сволочи сказали: "Близко не подходи, а то сейчас ты тоже будешь рядом лежать". Он испугался - правда, молодой, - пришел и говорит; "Я пойду позвоню, может, скорая помощь придет, хоть Алика заберет, может, он жив останется...". Они вместе росли в нашем дворе, друг друга хорошо знали, отношения все время были хорошие. И он пошел, хотел позвонить ни один телефон не работает, телефоны отключили. Звонит, звонит, звонит - никто не отвечает. Я поднялась наверх к соседке. Игорь говорит: "Вон две милицейские машины подъехали к ним, у них фары горят, а не трогают их, они так и лежат, где лежали, так и лежат..:". До четырех часов утра мы смотрели в окно, потом спустились в нашу квартиру, Я даже не разделась, на диване так вроде прилегла, чтобы он лег спать, а утром в шесть часов встала, говорю: "Игорь, ну, ты дома побудь, не выходи, никуда не ходи, я пойду посмотрю, папу надо найти, живого или мертвого, давай я пойду... и ключи отдам с работы".
Я пошла в шесть часов в нашу больницу скорой помощи, смотрю - дверь морга открывают наш главврач и еще один другой врач. Я бегом пошла к ним, говорю: "Доктор, Шаген там?". Он говорит: "Ты что? Шаген зачем должен быть здесь?!". Я хотела идти туда, они меня не пустили. Там всего, говорят, четыре человека. Ну, наверно, они страшные были, поэтому меня не пустили. Они сказали: "Шагена там нету, Шаген где-нибудь живой, придет".
Уже семь часов утра. Смотрю, одна бортовая машина, а там три милиционера. Наши сотрудники были рядом. Я говорю: "Сарабаджи, иди посмотри, наверно, Шагена привезли". Я сказала, кричала, она пошла, вернулась, говорит: "Нет, Эмма, у него желтые туфли, это, наверно, молодой". А у Шагена как раз были желтые туфли, светло-желтые, старые уже туфли. Как они так сказали - я сразу же догадалась, Я пошла, говорю: "Доктор, уже Шагена мертвого привезли". Он говорит: "Ты что это без конца - мертвого, мертвого, Шаген живой". Но потом все-таки пошел, вернулся, и у него такой вид был., по виду я сразу поняла, что муж мой мертвый. Они друг друга очень хорошо знали, Шаген у него долгое время работал. Я говорю: "Доктор, это Шаген?", Говорит: "Нет, Эмма, это не он, это совсем другой человек". Я говорю: "Доктор, зачем вы меня обманываете, ну все равно я узнаю, если не сегодня, то завтра". И он сказал... Я кричала, прямо в кабинете. Он говорит: "Эмма, иди, иди немножко успокойся". А другая наша сотрудница потом сказала, что доктор говорил - это Шаген, но, в таком страшном виде. Начали меня успокаивать: мол, это не Шаген. Через несколько минут другая работница пришла, говорит: "Ой, бедная Эмма!". Как она так сказала - надежды больше не осталось.
А день был страшный, без конца убитых привозят, раненых. Вечером меня проводили домой. Я сказала: "Игорь, папу убили".
Уже первого числа утром опять оставила Игоря дома, сама пошла в больницу: надо хоронить как-то, надо что-то делать. Смотрю - больница окружена солдатами. В темное они одеты. "Эй, гражданка, гражданка, ты куда?". Я говорю: "Я тут работаю", а оттуда кто-то кричит: "Да, да, это наш повар, пустите". Я пошла прямо к главврачу в кабинет, а там сидит человек из горздравотдела, он раньшеу нас работал. Говорит: "Эмма, Шагена взяли в Баку. Ночью и раненых, и мертвых - всех увезли в Баку". Я говорю: "Доктор, а как же хоронить?". Он говорит: "Это все мы организуем, ты не волнуйся, что надо будет - мы все сделаем, мы тебе скажем. Ты ночью где была?". Я говорю: "Дома была". Говорит: "Как дома была?! Ты одна дома была?". Я говорю: "Нет, Игорь тоже был". Говорит: "Дома нельзя оставаться, сейчас организуем "скорую помощь", подожди, сейчас главврач придет, организуем "скорую помощь", ты наденешь халат и один халат возьмешь для Игоря. Пойдешь, Игоря как больного привезешь сюда, и здесь будете, потом посмотрим, посмотрим, что будет...". Его фамилия Каграманов. А нашего главврача зовут Садыхов Изят Джамал-оглы.
Подъехала "скорая помощь", я поехала домой, забрала Игоря. Его оформили как больного, нам дали отдельную комнату, бокс. В больнице мы остались до четвертого числа. Приехала милицейская машина какая-то, говорит: "Эмма, пойдем". А девочки, наши сотрудницы, как увидели милицейскую машину - встревожились: "Куда вы ее забираете?". Я говорю: "Меня тоже убивать...". А следователь говорит: "Зачем вы так, мы едем уточнить это Шаген Саркисян или нет". Поехали в Баку, в морг меня взяли... даже до сих пор не помню, какая это больница была. Следователь говорит: "Пойдем, надо уточнить, может, не Шаген?". А я как эти гробы там увидела - друг на друге лежат, - я с ума сошла. Я говорю: "Я не могу смотреть, нет". Следователь говорит: "А у него есть какая-нибудь особая примета?". Я говорю: "Дайте одежду, или туфли дайте, или даже носок - я узнаю". Он говорит: "А на теле что-нибудь есть?". Я говорю: "У него семь золотых зубов и вот палец на руке, половины большого пальца нет". Шаген плотником был, травму получил на работе...
Принесли один рукав рубашки и свитер, который на нем был, они принесли, это все было сгоревшим... Как я это увидела - кричу: "О-ой, его эти гады жгли!". Я кричала, не знаю, я упала... или сидела, не помню. А этот следователь говорит: "Ну ладно, ладно, раз уточнили, что это его одежда, вот и зубы у него... семь золотых зубов..".
Четвертого числа мне сказали: "Эмма, ну. теперь уже можно хоронить Шагена". Я плакала: "Ну как, как я могу хоронить Шагена, когда со мной только один сын, тем более, что он больной? Я родственникам должна сообщить, у него три сестры, я одна не могу это сделать". Они говорят: "Ну ладно, ты положение знаешь. Как они из Карабаха приедут? Как они из Еревана приедут? Транспорта нету, невозможно это".
Седьмого марта схоронила, а его убили двадцать восьмого февраля. В Сумгаите мы похоронили. Мне предлагали: Ты где хочешь? Я сказала: "Я хочу в Карабахе, оттуда мы родом, мне давайте Карабах", я кричу, а начальник похоронного бюро, что ли, говорит: "Ты понимаешь, что значит взять в Карабах?! Это - поджог!", я говорю: "Какой еще поджог? Что, в Карабахе не знают что ли? Весь мир сейчас знает, что их убивали, и я хочу взять его й Карабах, у меня здесь никого нету". Я умоляла, я просила, я убивалась, я даже на колени упала на пол. Он говорит: "Сейчас давай здесь похороним. Ччерез три месяца, через шесть месяцев, через год, если все успокоится, я помогу перевезти в Карабах...".
Наш суд был первый в Сумгаите. 16 Мая закончился. Убийца, Исмаилов Тале, на следствии говорил, как всё было, а потом на суде он хотел...немножко туда-сюда... хотел смягчить свое преступление. Потом видеомагнитофон, что ли, принесли, показали, говорят: "Исмаилов, посмотри это ты?". Он говорит: "Да", "Ну, посмотри, это все ты рассказывал, на месте происшествия что было, да?". Говорит: "Да". "А чего ты сейчас по-другому рассказываешь?". Он говорит: "А может, я забыл!". Вот так.
Свидетели и сам он, преступник-гад, сказали, что, когда машина по улице Мира подъехала, там в толпе было около восьмидесяти человек... У Шагена была "Волга" ГАЗ-21. Вот эти восемьдесят человек окружили машину, а среди них было восемь-десять человек активистов. Один из них был Исмаилов вот этот самый, Тале. Они - неизвестно кто - начали вытаскивать Шагена из машины. Ну, один говорит - с правой стороны, другой говорит - с левой стороны. Пиджак стащили с него. В пиджак он одет был. Ну, спрашивают его: "Ты кто по нации?". Он сказал: "Армянин". Ну, говорят, оттуда крикнули: "Раз армянин - убейте! Убейте!". Начали его бить, семь ребер поломали, сердце... не знаю, там... там такое делали, что невозможно рассказать. Потом, говорят, этот самый Тале... у него был арматурный прут. Он говорит: "Я взял, около куста лежал, оттуда я взял". Мол, подобрал, а свидетели сказали, что у него был этот прут. Говорит: "Этим прутом два раза... один раз, - говорит, - или два раза я ударил по голове". И говорит, что, когда бил, Шаген сидел на земле, а как ударил - он уже упал. В общем, говорит: "Я ушел, там рядом жгли или что делали в квартире, убивали, - говорит, обратно вернулся, посмотреть, ну что там Шаген, жив или что?". Я говорю: "Уточнить хотел, если он не мертвый, значит, еще раз ударить?". Ну, пришел, посмотрел - уже он мертвый там лежит. "После этого, этот Тале, сволочь, говорит, - после этого я пошел домой". Я говорю: "Ты... ты... змееныш, - говорю, -ты вор или убийца?". Деньги были в пиджаке у Шагена, часы на руке - сняли. Он говорит, что не брал.
Когда переворачивали и поджигали машину, этого Тале там не было, другие были. Кто был, кто переворачивал машину, кто жег машину - этого до сих пор не уточнили. Я следователю говорю: "Зачем суд идет, когда еще не знаете, кто машину сжег?". Он что-то сказал, непоняла его мысль. Ну, я сказала: "Вы еще не все уточнили, по моему, это несправедливо", Когда машину жгли, а он лежал рядом, от машины огонь на него перекинулся. В свидетельстве о смерти написали, что у него ожоговый шок, восемьдесят процентов тела сгорело... Опять спрашиваю: за что убили? Мой муж работал плотником, он вообще мастер был хороший, все он умел, даже машину чинил сам, своими руками. У нас трое детей. Три сына. Со мной был только Игорь.Старший был в Пятигорске, а младший служит в армии. Без отца остались...
Я до конца суда не досидела. Когда прокурор зачитал, что к пятнадцати годам лишения свободы, я себе уже... с ума сошла, себе места не нахожу, говорю: "Как это так? Вы, - говорю, - читаете, что умышленное убийство, потом к пятнадцати годам лишения свободы?!", Я кричала, я с ума сошла! Я говорю: "Дайте этого гада, своими руками...". Ну, меня родственник удержал, и эти военные все там... Ушла я оттуда. Я говорю: "Это не советский суд, это несправедливо!". Вот так я кричала, сказала и ушла...
Я говорила, что 27 февраля, когда эти потоки шли по нашей улице, все кричали: "Да здравствует Турция!", "Слава Турции!". А когда процесс шел, я этому Исмаилову говорю: "Что это значит"Слава Турции!"? Я до сих пор не понимаю, при чем тут Турция, мы же живем в Советском Союзе. Что, Турция тебе поможет или Турция тебе сказала - иди армян убивай? Я до сих пор не понимаю, зачем - "Слава Турции!"? Два раза я этот вопрос задавала и - без ответа... Никто не ответил...

19 мая 1988 г., Ереван

* Родилась в 1940 году
* Проживала по адресу: Сумгаит, 3 микрорайон, д.5/2, кв.38
* Работала швеей на Сумгаитской фабрике верхнего трикотажа

ХАЛАФЯН ИРИНА МИХАЙЛОВНА

* Родилась в 1964 году
* Проживала по адресу: Сумгаит, 3 микрорайон, д.5/2, кв.38
* Работала копировальщицей в конструкторском отделе Азербайджанского трубопрокатного завода

РИММА: Вся эта беда с нами случилась 28 февраля. В этот день мы должны были отметить сорок дней со дня смерти моего мужа. Сказали всем родственникам, чтоб собрались у нас. Почти всю ночь готовились к сороковинам, а утром я встала и говорю: "С сердцем плохо, сердце что-то предчувствует". В городе было плохое положение. 27-го вечером я сама видела, как по улице Ленина ходили очень большие толпы народа и кричали, мол, не дадим армянам Карабах. В общем, забеспокоилась я. Пошла к участковому милиционеру нашего микрорайона, у него кабинет в седьмом доме. Пошла, попросила, чтоб милиция за порядком посмотрела, когда мы будем сороковины отмечать. Мало ли что. Потом позвонил наш знакомый, который должен был привезти автобус, чтоб мы поехали на могилу мужа. "Невозможно, - говорит, - приехать к вам, невозможно, вся дорога около автовокзала закрыта". Я сказала об этом участковому, он сам нашел автобус и говорит: "Давайте, быстрее езжайте на кладбище". Я говорю: "Как это - быстрее? Люди должны в час дня собраться". "Нет, - говорит, - надо торопиться". Мы в полдвенадцатого вместе с близкими родственниками поехали на кладбище, и милиционеры - пять человек их было - с нами поехали. Вернулись, по-быстрому стали накрывать на стол, и гости сели. Я ждала очень много гостей, столько народу в квартире поместиться не могло, поэтому я взяла напрокат большую палатку. Поставили палатку у нас во дворе, там и столы были, скамейки.
Гости сели, прошло немного, и вдруг - шум, крики. Смотрю, человек сто идут в нашу сторону. У всех в руках палки, куски арматуры; парни молодые, азербайджанцы, от тринадцати до двадцати пяти - тридцати лет. Я прямо окаменела от страха. Участковый и другие милиционеры подошли к ним, сказали что-то, те ушли. Гости из Баку спешно стали возвращаться, а сумгаитцев и так мало было, многие не смогли попасть к нам. Мы быстро все убрали со столов, занесли домой, а палатку свернули и вместе со столами и скамейками оставили во дворе. Дома у меня остались самые близкие люди. Дочери мои были, у меня три дочери: у Марины двое детей, Стелла недавно замуж вышла, а Ирина не замужем, мы с ней вдвоем жили. Ну вот, когда все вроде успокоилось, я говорю дочерям: "Накройте в гостиной на стол". Мы же с утра ничего не ели. Сели, закусили. Мужчины стали успокаивать нас, ничего, мол, не будет, не бойтесь. Так и подумали, что ничего не будет, не войдут же насильно домой...
В полшестого - опять шум, опять эти крики. Я пошла к окну, вижу - толпа собрала в кучу нашу палатку, столы, скамейки и уже начала жечь.
ИРИНА: Из соседнего дома, что напротив нашего, азербайджанцы стали стыдить их, мол, что вы делаете? Они отвечают: "Замолчите, не то и вам будет плохо".
РИММА: Потом толпа бросилась в наш подъезд. Мы на первом этаже жили, но нашу квартиру сначала не тронули, наверх побежали. Хорошо, что на двери не было таблички с нашей фамилией, только номер квартиры. Они кричат: "Давайте на третий этаж!". А на третьем этаже армянская семья живет: Аванесян Саша, Лена и две их молодые дочери, Ира и Жанна.
ИРИНА: Я с кухни увидела, как вытащили из подъезда Аванесяна Сашу. Вытащили и тут же швырнули под скамейку. Я говорю: "Мама, дядя Саша лежит под скамейкой, не знаю, мертвый или живой". Он лежал не двигаясь. В это время наша соседка вернулась из больницы (она ребенка отводила в больницу), увидела дядю Сашу, прибежала к нам звонить в скорую помощь. Сабиргюль зовут ее, азербайджанка, ее квартира напротив нашей. Мы с ней позвонили в скорую помощь, сказали, что здесь убивают людей. Из скорой ответили: "Мы приедем". Дали знать пожарным, что здесь пожар, они сказали: "Хорошо, мы поможем". Никто не приехал, никто не помог. Мы и в милицию успели позвонить - не приехали. Когда участковый и другие милиционеры уходили, они нам номер оставили, мол, позвоните в случае чего, если нападение будет. Сейчас я этот номер не помню, но в поселке Насосный, когда следователи спрашивали, я им записала.
РИММА: Сабиргюль звонит, говорит, что людей убивают, а я совсем растерялась, не знаю, что делать. В это время стали сильно стучать в нашу дверь. "Сабиргюль, - говорю, - скажи, что это азербайджанская квартира!". Она пошла, сказала, не открывая дверь, что тут азербайджанцы живут. Они поверили, я слышу: "На третий этаж!". А как услышала я крики дочерей Саши и Лены, меня как будто кипятком ошпарило: "Девушки, - говорю своим дочерям, - быстро в подвал заходите!". Ирина стала упрямиться: "Мама, я не спущусь в подвал. Вы спускайтесь. Я отведу их от вас. Я хорошо говорю по-азербайджански, я, может, уговорю их...". Я говорю: "Да ты что! Заходи сейчас же в подвал! Я ради тебя... Хочу тебя спасти, а ты хочешь остаться?! Нет!". Подвал был под застекленным балконом, его года четыре назад отрыл мой муж. Не знаю, что бы случилось с нами, не будь этого подвала. Мы спустились туда: я с Ириной, Марина с мужем Владиком и двумя детьми, Стелла с мужем Андреем, свекор Марины, Света - наша родственница из Баку. Десять человек.
В квартире остался только один человек - свекор моей дочери Стеллы. Его зовут Бедян Бармен, он спас нас. Люк, через который с балкона спускаешься в подвал, виден на полу, вот поэтому Бармен и остался - чтобы замаскировать, скрыть этот люк. У нас там был старенький коврик, он им и прикрыл сверху, а позже, когда они стали все ломать в доме, весь пол на балконе покрылся осколками посуды. Потом Бармен говорил мне: "Римма, я успел собрать со стола стаканы, чтобы они не догадались, что здесь было много людей. Оставил только один стакан". Бедный человек, как его избили... Сейчас он здесь, в Ереване, в больнице лежит... Когда ворвались в дом, он все равно о нас думал: "Забыл сказать, чтобы лампочку в подвале открутили". Но как только мы спустились, Владик открутил лампочку. Выключатель на балконе был, если включат - свет будет виден через щелки в дощатом полу и со двора тоже, через окошко в подвале.
ИРИНА: Там маленькое окошко было с металлической сеткой, для вентиляции. Они то ли не заметили это окошко, то ли не обратили на него внимания.
РИММА: В окошко я увидела, как один полез по водосточной трубе и стал заглядывать к нам в кухню. А еще двое переговаривались, один говорит: "Я спрашивал, это азербайджанская квартира". А другой: "Нет, - говорит, - сказали, что армянская". Сломали стекла на балконе, дверь выломали, и слышим - вся квартира наполнилась людьми. Что хотели, то и делали: ломали, грабили, веселились - по шуму, голосам все было как бы перед глазами. Как вошли - стали буфет ломать, посуда посыпалась. "Смотри, - говорит один, - смотри, сколько тут армянка набрала". У нас в баре коньяк был, взяли, говорят: "О, армянский коньяк!". А другой: "Не пейте, отравленным будет".
ИРИНА: А что во дворе происходило! Мы слышали, как Жанну Аванесян из подъезда вывели, ей 22 года... Ее били, мать ее кричала. А толпа пела "Ваксалы", это... даже не знаю, как объяснить...
РИММА: Это у азербайджанцев такая музыка, ее играют на свадьбах в тот момент, когда невесту выводят из родительского дома. Вот так они издевались.
ИРИНА: Жанна кричит: "Умоляю вас, не трогайте меня, что я вам сделала?"... Потом мы слышали, что она сумела спастись.
РИММА: А у нас дома сели играть на пианино, и так играют, будто музыкальную школу окончили. "Дары хырам" играли, азербайджанскую песню.
ИРИНА: "Джуджалярым" играли - "Цып, цып, мои цыплятки"... На балконе у нас были полки с папиными инструментами. Один кричит: "Эй, кому топор нужен? Тут все есть, идите". Слышно было, что раздает инструменты. Там они, видно, дядю Бармена поймали или кого-то из соседей завели, взяли папину большую фотографию с траурной лентой и спрашивают: "Говори, кто это? Когда умер?". Но никакого ответа не было. Мой или мамин паспорт нашли и спрашивают: "Кто такая? Где она?". Опять никакого ответа... Среди них были и такие, кто говорил на чистом русском языке. Не знаю, русские это были или азербайджанцы, но говорили чисто, без акцента... У них у всех были страшные голоса.
РИММА: Прямо под нашими окнами избивают нашего соседа Черкеза Григоряна и говорят: "Отвечай, поедешь в Ереван?! Отвечай!". Жену Черкеза, женщину за пятьдесят лет, всю голую вывели во двор, а потом убили. А он, раненый, кричал: "Эмма, Эмма!". Долго кричал и стонал. Он сейчас в очень тяжелом состоянии, живого места на нем не осталось.
ИРИНА: Кроме тети Эммы, из нашего подъезда убили дядю Юру. Авакян Юрий, его живым сожгли.
РИММА: Живого взяли и бросили в огонь, где наша палатка горела.
ИРИНА: Не знаю, кого именно вывели в тот момент, дядю Черкеза или дядю Юру, но я слышала, как в толпе решают, как убить его. Один говорит: "Давай его сожжем". Второй говорит: "Нет, давай мы его так изобьем, чтобы он мучился, потом умер". А третий говорит: "Давай его разрубим". Все это в нескольких шагах от нас было, под окном нашей кухни. Я слышала имена двоих из толпы, как раз тех, кто решал, как нужно убивать. По-моему, главарями они там были. Одного звали Айдын, другого - Фаик.
РИММА: А из дома напротив скольких убили! Шестой дом. Там многих убили.
ИРИНА: Арамяна Армо и его сына Артура. Артура тоже сожгли живым. Арушаняна Володю убили и Арушанян Размеллу, мужа и жену. Размелла считается без вести пропавшей, но все знают, что ее сожгли. Отца Ишхана убили*. Убили Рафика**".
РИММА: Мало им было убивать, они и грабили. Берут пальто моей дочери: "Смотри, пальто какое, лама!". Ковер наш через балкон вытаскивают: "Красивый ковер". Все стащили, до последних сапожек. Родственники деньги собрали мне в помощь - стащили. А что не нужно было им, что не понравилось - сломали, порезали ножами. На пианино играли-играли, потом и пианино сломали. Под конец, наверное, часы только остались. Один говорит: "Ты смотри, часы еще работают". И после этого - треск, шум такой, я думаю: "Часы тоже...". Потом же я видела, чем стал наш дом, даже не могу описать, как после бомбежки. Даже занавесь в ванной комнате - и ту порвали. Даже это! А простую посуду на кухне не стали брать, разбили об пол и стены. Подушки распороли ножами. Прокатную посуду разбивали на балконе, через щелки между досками на меня сыпались осколки. Вот дочка моя, Ира, ей 23 года, все было готово для ее приданого, в чемоданах уложено, даже шерсть для постели я купила - все унесли они!
Но не о вещах я думаю, нет! Сколько страхов мы пережили в этом подвале! Девять часов мы там были, девять часов. Тесно, еле поместились, воздуха нет. У Марины с Владиком двое детей. Мальчику три года, он сразу заснул. А девочка - ее Диана зовут, - она стояла, девять часов с нами стояла девочка. Я щупала ее - может, не дышит от испуга. Ей пять лет, она все понимает. Трогаю ее - у нее все платье мокрое, вспотела девочка от страха. Ребенок... И не знаешь... не знаешь, что делать... Я к дочкам своим притрагиваюсь: живы еще или разрыв сердца получили...
ИРИНА: Я решила так... даже смешно... Если нас найдут, всех выведут... В общем, я думала уговорить их: пусть всех их отпустят, а со мной что хотят пусть делают. Все равно я незамужняя, никого нет у меня... В общем, каждый думал, как бы спасти своих людей.
РИММА: В три часа ночи солдаты на бронетранспортерах подъехали. Слышим - со двора зовут по-русски: "Есть тут армяне живые?". Владик говорит: "Это солдаты!". Я говорю: "Нет, нет! Какие солдаты?! Это они нарочно так делают, чтобы вышли те, кто спрятался". И мы сначала не откликнулись. Потом зять не стерпел, открыл люк. Смотрим, правда, солдаты. Ну, слава богу!.. Спасли нас, вывезли в горком, где всех армян собрали. Все наши спустились во двор прямо через окна балкона, побоялись через комнаты. Но мы с младшим зятем пошли посмотреть, что стало с его отцом, Барменом. Не было его у нас, и я тогда подумала, что его тоже убили...

Середина марта 1988 г., Ереван 32

*. Имеется в виду Трдатов Габриэл.
**. Товмасян Рафик.